Драматизм ситуации усугубляется тем, что братия встает на сторону можайского гостя. «Не подобает тебе, отец, такого господина и уважаемого человека оскорбить, тем более Бога ради зовущего тебя. Мы ведь кроме Бога и на него во всем надеемся, потому что он из числа земных властителей», – настаивают монахи.

Сейчас мы можем только догадываться о глубине потрясения, испытанного старцем, который, покинув преподобного Кирилла, помышлял в пустыне завершить свои земные дни в молитве и посте. Но обстоятельства оказались выше этих благих помыслов.

«Воля Господня и Пречистой Богородицы и ваша любовь да будет со мною грешным», – отвечает Ферапонт братии и уходит из своей обители в Можайск.

Сюда он больше никогда не вернется.

Этот уход, а вернее, насильное перемещение подвижника из пустыни в мир «на позор и осуждение мирским людям» становится драматическим прологом к тому, что Г. П. Федотов в своей книге «Святые Древней Руси» применительно к событиям первой половины XVI века назовет «трагедией древнерусской святости». По сути, Ферапонт приносит себя в жертву созданному им монастырю («нехотя повинуется»), поскольку без «обильных подаяний» Андрея Дмитриевича, на поклон к которому он уходит в Можайск, обитель едва ли сможет существовать в белозерской глуши.

Далее Георгий Петрович пишет: «Начала духовной свободы и мистической жизни противостоят социальной организации и уставному благочестию… На заре своего бытия Древняя Русь предпочла путь святости пути культуры. В последний свой век она горделиво утверждала себя как святую, как единственную христианскую землю. Но живая святость ее покинула». Вывод печальный, но к нему во многом подвигает и описанное выше событие. Пути аскетов Древней Церкви неизбежно пересекаются с социально-политическими вызовами своего времени, это пересечение (а порой и столкновение) к началу XVI века делает предельно острым вопрос огосударствления Церкви в целом и монашеского делания в частности.

Основоположники отдаленных обителей и скитов Северной Фиваиды – преподобные Дионисий Глушицкий и Павел Обнорский, Сергий Нуромский и Корнилий Комельский, Александр Куштский и Нил Сорский (о них еще пойдет речь в этой книге) стоят на позициях, сформулированных Иоанном Златоустом, – «поистине власть священства больше власти царской, и постольку больше, поскольку царю вверены тела, а священнику души», – и Августином Блаженным – «что касается отношений между градом Божиим и градом земным… град земной должен быть подчинен граду Божию». Иначе уход в пустыню и упование лишь на волю Божию становятся бессмысленными перед лицом державных повелений и государевых указов.

Пример с преподобным Ферапотном стал тому ярким подтверждением.

По прибытии в Можайск преподобный был приведен к князю, и между ними произошел следующий разговор:

– Знаешь ли ты, отец, зачем я тебя позвал?

– Один Бог, господин, знает человеческие сердца и помыслы. А кто такой я, худой простейший грешник? Как я могу это знать?

– У меня, честной отец, одно желание, и его поведаю тебе. Умоляю твою святыню дать мне то единственное, что я попрошу у твоей святости.

– Да как же могу я, господин, что-то дать твоему величеству в подарок, худой и грешный чернец, никакого добра не имеющий?

Андрей Дмитриевич просит Ферапонта основать в Можайске монастырь, подобный тому, который старец устроил на Севере.

Преподобный отвечает на эту просьбу следующим образом:

– Прости меня Господа ради. Кто я такой, что ты задумал это обо мне грешном, недостойном не только начать это, но и помыслить об этом? Одного Бога, господин, это дело; выше моих сил это дело. Отпусти меня Господа ради и Пречистой Богородицы в свою отчину на Белоозеро.

– Легче мне, отец, всего лишиться, нежели отпустить от себя твою святыню. Так велико мое желание, ради которого я тебя и позвал. Что же до монастыря Пречистой Богородицы и начатого тобой дела, то знает Бог, что я постараюсь удовлетворить твой монастырь всем необходимым, – и не только я, но и дети мои, насколько будет у нас сил, будем ради Божией милости заботиться о доме Пречистой Богородицы. Ты о том не печалься нисколько, оставь это попечение моей душе. Одного только я у тебя прошу: ради Божией любви останься здесь с нами и возьмись исполнить желание моей души.

По сути, Ферапонт становится заложником княжеской воли. Однако парадокс этой ситуации заключается в том, что настоятельная просьба Андрея Дмитриевича исполнена искреннего, сердечного желания послужить Богу, а авторитет преподобного белозерского подвижника является для него непререкаемым, богоданным – следовательно, без участия старца устроение новой обители будет невозможно, и князь вынужден применить свою власть.

Читаем в «Житии и подвигах преподобного отца нашего Ферапонта»: «Видел святой, что князь непреклонен в своем решении и что невозможно ему ослушаться и оскорбить его, тем более что он умолял его Бога ради. И нехотя повиновался он его воле и сказал: “Воля Господня да будет”. Этими словами он всегда поучался, все возлагая на Бога и на Пречистую Богородицу. Князь же Андрей, услышав эти слова от святого, радости многой исполнился и благодарил Бога и Пречистую Богородицу и преподобного Ферапонта за покорность, что не ослушался мольбы его».

Показательными тут становятся слова «не ослушался мольбы его» – не приказа, не распоряжения, но именно мольбы, потому как, безусловно, князь понимал, что покорность преподобного есть не лукавое притворство загнанного в безвыходное положение «худого и грешного чернеца», но истинное смирение, которое, по словам преподобного Максима Исповедника, «освобождает человека от всякого греха, потому что оно отсекает страсти душевные и телесные».

В 1408 году, через 11 лет после основания Рождества Богородицы Белозерской обители, в Можайске, на берегу Москва-реки преподобным Ферапонтом был основан Рождества Богородицы Лужецкий (расположенный в пойменных лугах) монастырь, в котором в 1426 году он в возрасте 95 лет нашел свое последнее упокоение.

* * *

В тот первый приезд в Ферапонтово с посещением музея фресок Дионисия в Рождественском соборе монастыря, мне не повезло. Из-за сырости – всю последнюю неделю шли дожди – храм оказался закрыт.

Уже на выходе, в Святых вратах, меня задержал смотритель, и чтобы хоть как-то (по-своему разумению) скрасить разочарование редкого в такое ненастье посетителя завел со мной беседу – как водится, долгую и бессмысленную. И вот когда я уже собирался уходить, поблагодарив неожиданного собеседника, он вдруг поведал мне о «секретной экспедиции» (это были его слова), проведенной здесь после войны, которую он запомнил, будучи еще ребенком.

Почему именно эту историю мне тогда пришлось выслушать, сказать теперь уже невозможно.

А история была такова: в 1946 году в Московском Кремле начались ремонт и реставрация Успенского собора, который, как известно, был расписан Дионисием – автором фресок Рождественского собора Ферапонтова Белозерского монастыря. В то время бытовало мнение, что, работая на Севере, Дионисий пользовался натуральными красителями, полученными из местных цветных глин и камней, которыми изобиловали (и по сей день изобилуют) берега Бородавского озера. А посему комендатура Московского Кремля приняла решение организовать экспедицию – секретную, разумеется, – в Ферапонтово для сбора необходимых для реставрации собора