Вот и приехали.

Вопреки мрачным предсказаниям водителя автобуса площадка автовокзала оказалась засыпана ровным слоем хорошо утрамбованного песка и после дождя выглядела вполне пристойно.

Вдоль сложенного из красного и белого кирпича кубообразного здания диспетчерской и билетных касс, больше напоминавшего трансформаторную будку, стояли бетонный скамейки, рядом с которыми толпились пассажиры в ожидании рейса на Череповец. Садиться, однако, не решались, то ли потому что следы недавнего ливня еще давали о себе знать, то ли потому, что боялись не успеть первыми забраться в автобус и занять сидячие места. Как это водится в таких случаях, с опаской и недоверием посматривая друг на друга.

До гостиницы «Русь» от автостанции пешком было минут пятнадцать. Но поход, что понятно, затянулся, потому как пройти мимо торговых рядов и Казанской церкви как раз напротив Казанских, соответственно, ворот Кириллова монастыря и не остановиться было невозможно. Дойдя, наконец, до «Руси», которая по своему архитектурному решению напоминала здание автостанции (трансформаторная будка, но куда больших размеров) и вступив в переговоры с администратором, я выяснил, что в городе проходит совещание библиотечных работников Вологодской области и свободных номеров в гостинице нет.

После непродолжительных и, откровенно говоря, не слишком энергичных метаний (Кириллов не располагал к ним категорически) на ночлег удалось устроиться в соседнем с «Русью» по улице Урицкого деревянном доме. Одна половина барака была заколочена, а другая принадлежала пенсионерам тете Нине Масловой и ее мужу Ивану Дмитриевичу, всю жизнь проработавшему в Шекснинском леспромхозе, а также их сыну-инвалиду Сереже Маслову.

Тут все было заведено по-старинному – крытая рубероидом крыша, темные сени, обитая войлоком дверь. Две смежные комнаты здесь разделяла занавеска, притороченная к углу русской печи и фанерной перегородке, оклеенной цветными открытками и репродукциями из журнала «Огонек». Окно одной из комнат перекрывал огромный платяной шкаф с помутневшим от времени зеркалом между створками, отчего помещение более походило на темный закут, в котором постоянно горела лампа-дежурка, прикрученная к облепленной старыми газетами потолочной балке. Отражение в зеркале, впрочем, несколько увеличивало объем этого покойца и даже создавало иллюзию длинного, заставленного коробками и посудой коридора, в конце которого подслеповато мерцал экран телевизора.

У изголовья кровати, втиснутой между перегородкой и шкафом, висела самодельная божница с бумажными образками. На одном из них был изображен невысокий, сутулый старец, завернутый в черную мантию. Его несоразмерно большая круглая голова казалась продолжением его почти детского, спеленутого тела, словно бы выступавшего вперед из золотого фона, на котором было что-то написано.

Я всмотрелся и с трудом разобрал – «св. преп. Кирилл Белозерский».

В соседней комнате по телевизору передавали прогноз погоды на завтра – дожди.

Единственным источником информации о преподобном Кирилле, началоположнике Белозерского монастыря на Сиверском озере, является «пространное житие», составленное в начале второй половины XV века иеромонахом Пахомием Сербом (Логофетом), известным также как автор житий преподобного Саввы Вишерского, святителей Алексия Московского и Стефана Пермского, а также создатель канонов преподобным Сергию и Никону Радонежским. Полное название жизнеописания Кирилла Белозерского звучит так: «Житие и подвиги преподобного отца нашего игумена Кирилла, поставившего на Белоозере преславный монастырь Пречистой Владычицы нашей Богородицы, славного ее Успения, и в нем общежитие составившего».

Житие преподобного ценно тем, что написано со слов «самовидцев», то есть монахов, лично общавшихся с Кириллом – игумена Кассиана и преподобного Мартиниана Белозерского. Также в корпус текста включена духовная грамота Кирилла, что позволяет читателю почувствовать энергетику и стиль великого старца Северной Фиваиды.

Козьма (мирское имя Кирилла) родился в Москве в 1337 году. О его родителях нам, увы, почти ничего не известно, кроме того, что были они «благородными и благочестивыми», воспитали своего сына «во всяком благоговеиньстве и чистоте», обучили грамоте, а перед своей праведной кончиной (причиной которой, скорее всего, была чума) поручили мальчика «сроднику своему Тимофею именем». Речь идет об известном московском окольничем, боярине Тимофее Васильевиче Вельяминове.

Говоря о юном Козьме, Пахомий Логофет сообщал, что «любоучителен и благоговенн бе отрок зело, того ради вскоре священная письмена извык». После смерти родителей, которая потрясла мальчика, он решил уйти в монастырь, однако у его опекуна, человека деятельного и крутого нравом, были другие виды на сродника. По достижении совершеннолетия Козьма был назначен казначеем богатого имения Тимофея Васильевича, что стало фактом высочайшего доверия Вельяминова своему подопечному.

Не без смятения вступил юноша в должность, в которой оставался более двадцати лет. Выполняя все возложенные на него обязанности, Козьма при этом ни на минуту не расставался со своей мечтой – постричься в монашество и уйти из мира. Возможность предоставилась неожиданно, по словам из Екклесиаста: «И обратился я, и видел под солнцем, что не проворным достаётся успешный бег, не храбрым – победа, не мудрым – хлеб, и не у разумных – богатство, и не искусным – благорасположение, но время и случай для всех их» (Еккл 9:11).

В Москву прибыл игумен Троице-Махрищского монастыря Стефан, собеседник и сподвижник преподобного Сергия, продолжатель мистической традиции Радонежского игумена. Со слезами, как отрок Варфоломей к таинственному схимнику, Козьма обратился к Стефану с просьбой постричь его в монашество. Вникнув в ситуацию, преподобный игумен принял неожиданное решение – если обратиться к Вельяминову напрямую с просьбой отпустить подопечного, то избежать отказа и гнева московского окольничего не удастся («не попустит тому быти», пишет Пахомий Логофет), и тогда Стефан, не постригая Козьму, лишь нарекает его Кириллом и с тем идет к Тимофею Васильевичу.

– Богомолец ваш Кирилл благословляет вас, – сообщает Стефан и кланяется вельможе со смирением.

– Кто же такой сей Кирилл? – недоумевает Вельяминов.

– Козьма, бывший слуга ваш, ныне решивший стать иноком, Господу работать, о вас Бога молить, – звучит в ответ.

Разумеется, Тимофей Васильевич не может скрыть своего изумления и досады, даже «некая досадительная изрече Стефану» (сквернословит в адрес игумена), но вскоре остывает, просит прощения у преподобного и отпускает Козьму-Кирилла.

Описанный эпизод с наречением мирянина новым именем без пострижения является в русской церковной истории уникальным. По крайней мере, такой вывод можно сделать, читая «Житие и подвиги преподобного отца нашего игумена Кирилла» Пахомия Логофета, где ни слова не сказано о том, что Стефан постриг Козьму в рясофор – первую степень монашества, когда нарекается новое имя без дачи обетов и благословляется носить рясу и клобук.

Таким образом, Стефан Махрищский подходит к делу творчески, избирая путь «благопотребной мудрости», не подвергает Козьму лишним испытаниям и чрезмерным духовным заботам, к которым тот еще не готов, а заодно оберегает от гнева могущественного родственника.

Дальнейшие события Пахомий Логофет описывает так: «Пошел игумен Стефан в монастырь Успения Пречистой, называемый Симонов, взяв с собой Кирилла, и там передал его в руки архимандрита