Майор выругался и выпустил остаток обоймы.

Китаец взмахнул руками и, переломившись в пояснице, нырнул головой в какую-то яму.

Пошел! — приказал Танака шоферу, усаживаясь рядом. Он перезарядил пистолет, закурил и почувствовал, что к нему возвращается спокойствие. Майор достал из портфеля полученный от Хасимото пакет и вскрыл его.

«Совершенно секретно. Управление военной миссий, отдел по особо важным делам, — читал он про себя. — Особая отправка проводится на основании оперативного приказа Квантунской жандармерии. — Он по нескольку раз перечитывал каждый параграф. — До отправления китайцев этапом получить из склада средства сопровождения: ножные и ручные кандалы, веревки для связывания при задержании и при конвоировании. На станции Харбин китайцы передаются начальнику отряда Семьсот тридцать один».

Шофер вел машину на предельной скорости. За два года Киоси десятки раз возил Танака по этой дороге. Но он не помнил случая, чтобы кто-либо, кроме военнослужащих японской армии, Попадался им навстречу. Похоже, что жизненные тропы шли где-то в стороне. А здесь была дорога смерти: глухая, молчаливая и страшная…

Резиденция майора Танака располагалась на окраине Новоселовки. Поселок раскинулся в широкой долине, окаймленной высокими сопками. Поставленные близко друг к другу невзрачные китайские фанзы смешались с русскими домишками. Ближе к речке виднелись трубы кожевенного завода «Братьев Куриковых». На другом конце поселка скрипела дряхлая мельница китайца Ван Ду. Неподалеку от станции примостилась обветшалая от времени таможня. На южной окраине находился военный городок. Пол десятка старых, наспех переоборудованных китайских казарм и несколько особняков, отстроенных в японском стиле, были обнесены надежным забором и опутаны колючей проволокой. По углам торчали дозорные вышки с широким обзором на китайскую часть поселка.

— Через полчаса выедем на погранзаставу, — бросил майор, выходя из машины.

Шофер молча поклонился и принялся тщательно вытирать автомобиль. Когда майор скрылся в штабе, Киоси незаметно огляделся кругом и медленно вышел на улицу. Глаза его беспокойно ощупывали дорогу. Вдруг лицо шофера посветлело. Он увидел метрах в ста от проволочной изгороди вынырнувшего из-за поворота сгорбленного китайца. Зябко кутаясь в Лохмотья, тот торопливо направлялся через дорогу.

— Стой! — закричал Киоси.

Он выхватил пистолет и бросился к остановившемуся китайцу, Размахивая пистолетом, Киоси громко закричал:

— Стой! Стой! Стреляю! Почему шляешься близко около гарнизона? — потом быстро проговорил шепотом: — Будут аресты и отправки… Танака был сегодня в миссии, получил инструкцию. Всю прочитать я не сумел, но там говориться о кандалах. Он вышел из Штаба злой и сказал: «Пускай русские теперь держатся!» Должно быть, готовится переход границы белогвардейцами. Я их сегодня привозил…

Заметив по глазам китайца, что тот все понял, Киоси легко ударил его ногой в живот. Тот упал. Шофер с руганью склонился над корчившимся в снегу человеком, будто приноравливаясь ловчее ударить.

— У одного на лице шрам, — успел он шепнуть.

* * *

…Однажды отец отказался от чашки сои, на которую жадно смотрело четверо детей. Он тяжело опустился в постель за седзи[2] и натянул на себя лохмотья. Мать сидела на полу, молча вытирая глаза. Хозяин семьи не поднялся ни на вторые, ни на третьи сутки. На четвертые, когда через крышу густо капал холодный осенний дождь, отец тихо подозвал Киоси. Взглянув на лицо отца, Киоси испуганно попятился: оно было разбухшее, водянистое.

— Киоси, — слабо прошептал отец. — Ты старший в семье… У тебя слабые руки, но сильная голова. Ищи другую жизнь… Так жить… нельзя. Теперь открой мне, сын, глаза.

Киоси дрожащими пальцами раскрыл его непослушные веки и встретился с последним взглядом отца…

Изнурительный труд не сломил щупленького Киоси. После работы он пробирался в гараж банкира Танака, и родственник-механик охотно посвящал его в тайны вождения автомобиля. А в девятнадцать лет Киоси был уже шофером.

«Выполнил ли я то, что велел мне отец?» — часто думал он, отдавая заработок матери, которая теперь уже никогда не улыбалась.

Киоси считался хорошим шофером, и молодой господин в один из приездов забрал его в Маньчжурию. Соседи завистливо смотрели на парня, а мать в день его отъезда плакала, как десять лет назад у постели отца.

Армейская жизнь Киоси началась с курсов военных шоферов. Его учили отдавать честь, ненавидеть русских и китайцев. Но все это проходило почему-то мимо его сознания. То, что он увидел в Маньчжурии, было ужаснее, чем в пригородах Токио. Жалкий вид измученных людей заставлял со страхом и тоской вспоминать о голодной семье. Оживал Киоси только в гараже, хлопоча вокруг своего автомобиля.

Так же любил машины и крепыш мойщик — китаец Ли Фу. Они познакомились. А когда в одно из дежурств в гараже Ли Фу рассказал о своей жизни, и она напомнила жизнь молодого японца, они стали друзьями. Ли Фу, хорошо знавший японский язык, учил Киоси говорить по-китайски. Ночные беседы повторялись часто. Со временем Киоси узнал от Ли Фу, почему их отцы умирают рано, а хозяева живут долго и кто виноват в том, что нищета так прочно поселилась в лачугах бедноты. А главное, он узнал, что надо делать.

Когда Киоси окончил курсы, он жалел, что расстается с другом, но Ли Фу сказал, что они, быть может, еще встретятся. И они действительно встречались не раз, тайно, с большими предосторожностями.

Ли Фу подошел к знакомой фанзе. Маленькое окно у двери не было завешено. Это означало, что входить можно. В ответ на условный стук изнутри донесся негромкий голос:

— Кто?

Ли Фу тихо отозвался. Дверь приоткрылась.

— Проходи, Ли Фу. Я понаблюдаю немного, — проговорил встречавший.

— Дан Син здесь?

— Да. Там и другие товарищи.

Ли Фу вошел и остановился у двери, ничего не различая со света.

— Все в порядке, Ли Фу, — успокоил его знакомый голос.

Кто-то взял Ли Фу за руку и провел к свободному месту на кане. Продрогший Ли Фу удобно устроился на выступе, дышавшем ласковым теплом.

— Слухи о захвате немцами Москвы — неправда, — полушепотом рассказывал Дан Син. — Советская столица превращена в неприступную крепость.

Голос его был радостный и возбужденный. Ли Фу жадно ловил каждое слово, чтобы потом передать другим. Известия радовали его: он любил свою родину и любил русских.

Всю свою жизнь до прихода японцев Ли Фу провел в Муданьцзяне, где отец работал на железнодорожной станции. Ли часто бегал к отцу на работу, чтобы посмотреть большие фанзы на колесах. К отцу приходили русские, и они чему-то смеялись вместе. Ли Фу не понимал, о чем они говорили на незнакомом ему языке, но тоже улыбайся, а те шутя трепали его по щеке, учили русским словам. Но были в Муданьцзяне и другие русские — злые, смотревшие на