Она ― единственное светлое пятно, которое было у меня за годы тьмы, и чем дальше она ускользает, тем сильнее я хочу ухватиться за этот свет. Он нужен мне ― она нужна мне ― как воздух.

Я так стараюсь укрыть ее от грозовых туч, показавшихся на горизонте, но на самом деле я отрезаю себя и от солнца.

Мой левый кулак наносит прямой удар в солнечное сплетение Макса. Болезненный удар по его ушибленным ребрам. Я слышу, как ломается кость под слоями кожи и мышц, чувствую вибрацию его хриплого дыхания. Стон вырывается между зубами, а его голова падает вперед.

Я встряхиваю рукой, довольный как ребенок. Черт, это было здорово.

Это хреново, но я всегда испытывал болезненное возбуждение, когда ломал чью-то кость. Это почти так же приятно, как секс, например, когда Сабина произносит мое имя своим сексуальным голосом, когда кончает…

Подождите. О чем я думаю? Ничто не может сравниться с идеальными изгибами Сабины подо мной.

Я наношу апперкот в челюсть Макса, вбивая его голову в прутья решетки. С его губ срывается вопль. Я не спеша беру его голову обеими руками, чтобы установить ее как мишень, с издевательской нежностью поглаживаю его по щеке, а затем отвожу кулак назад для хука в висок.

Его голова отлетает в сторону, а из губ хлещет кровь. Он стонет, прерывисто дыша:

― Больше не надо…

― О, мы только начинаем.

И я набрасываюсь на него со всей силой. Наношу удары всеми частями тела, которые достаточно тверды, чтобы оставить синяки: локтями, коленями, костяшками пальцев, лбом. Мои зубы сводит от необходимости отвлечься и направить свою неудовлетворенную потребность в это избиение, вместо того чтобы жаждать Сабину. Я всегда считал, что драка и трах ― не такие уж разные вещи. Сплетение голых конечностей. Движение вперед-назад. Смешение удовольствия и боли.

Я делаю небольшую передышку и несколько раз встряхиваю левой рукой, готовясь обрушить свой кулак на его ключицу, но как только мой локоть взлетает вверх, Макс пронзительно кричит:

― Хватит!

Он уже не в первый раз умоляет меня остановиться, но сейчас в его тоне прорезается что-то настоящее.

Я замираю и облизываю губы, борясь с желанием сорваться.

Проклятье. Я наслаждался этим.

Я сжимаю в кулак его грязные волосы и рывком поднимаю его лицо, а затем приближаюсь к нему.

― Достаточно? Достаточно для того, чтобы ты наконец рассказал нам гребаную правду?

― Да. ― Он открыто рыдает, совершенно сломленный человек.

Я отпускаю его и отступаю на шаг, чтобы окинуть оценивающим взглядом его кровоточащее, переломанное тело. Этот ублюдок похитил Сабину. Он пытался убить меня топором. У меня нет к нему ни грамма жалости.

Я смахиваю ладонью пот, стекающий по лицу, и говорю:

― Начни с того, почему король Рашийон объявил награду за поцелованных богом людей из Астаньона.

Максу удается вымолвить:

― Рашийон… сам благословлен. Он наделен даром будить богов.

Я бросаю взгляд на Фолька, который медленно вынимает трубку изо рта и качает головой туда-сюда, как бы говоря, что это ложь. Проблема в том, что я уже не в первый раз слышу это утверждение. Сам Райан рассказывал мне похожие слухи о том, что король Рашийон приказал похитить поцелованных богами людей, обладающих способностями к поискам. Ему нужно, чтобы они нашли места упокоения десяти богов, и тогда он сможет их разбудить.

Но эту правду знает лишь горстка людей. Фольк не посвящен в эту тайну, и так должно оставаться, если он не хочет, чтобы на его спине появилась мишень.

Я снова поворачиваюсь к Максу.

― Это гребаное дерьмо.

― А вот и нет.

Я насмешливо фыркаю.

― Неудивительно, что ваш народ позволил мошеннику занять трон, если вы все так чертовски доверчивы.

― Это п-правда. ― Кровь выступает на губах Макса. ― Рашийон доказал это. Он пробудил грифонов…

При упоминании о мифических птицах, с крыльев которых сыплется мор, я чувствую, как глаза Фолька, словно два раскаленных кинжала, упираются мне в затылок.

На моем лбу выступает пот. Когда мы были в Блэкуотере, сражаясь с волканским шпионом, Фольк потерял сознание, так и не увидев птицу, появившуюся в переулке за гостиницей.

Я сжимаю и разжимаю пальцы в кулак, готовясь к тому, что мне придется быстро заткнуть Макса. Но для безопасности Фолька и пары охранников у камеры я должен сделать вид, что это настоящий допрос.

Я рявкаю:

― Думаешь, мы бы не знали, что грифоны проснулись? Черт, я даже не уверен, что они существуют. Прошла тысяча лет после Второго возвращения фей. Достаточно времени, чтобы истории стали чертовски преувеличенными.

― За границей есть грифоны, я клянусь, ― кашляет Макс. ― Они по всей Волкании. И золотые когти тоже. И облачные лисицы. Рашийон будит всех зверей богов. Они скоро переберутся через стену, если… если уже не перебрались.

Я вздрагиваю, вспоминая грифона в Блэкуотере и следы золотых когтей в приграничных городах.

Они уже здесь.

Он угасает. Я вижу, как меркнет жизнь в его глазах. Смочив губы, я громко заявляю, чтобы слышали остальные стражники:

― Пограничная стена неприступна.

Макс издаёт слабый смешок, переходящий в рыдания.

― Как, блядь, по-твоему, я сюда попал?

Ублюдок прав, надо признать. Единственный способ попасть из Волкании в Астаньон последние пятьсот лет ― это корабль, но этот путь, как известно, нелегкий, со скалистыми островами и сильными течениями, не говоря уже о том, что наши порты строго проверяют всех прибывающих путешественников.

― Расскажи мне, ― требую я. ― Как ты сюда попал?

― Хавр Пик. ― Из его горла вырывается изнуряющий кашель. Его веки трепещут, как крылья умирающей пчелы. Он на грани потери сознания ― на этот раз, возможно, навсегда.

Я снова поднимаю его голову за копну грязных светлых волос.

― Хавр Пик? Там пролом