Я люблю наш музей, в том числе и потому, что огромный поток людей туда все никак не кончается. И от этого весело, реально весело. Музеи вообще сейчас – это какая-то новая ступень развития культуры и общества. Их всё открывают, открывают… Почему? Это какое-то важное для человека развлечение, в котором он чувствует себя чуть лучше, чем он, может быть, есть на самом деле. Это такая 3D-книга, величиной в трехэтажный огромный дом, жутко дорогая и странная. То, что раньше было в головах, в памяти, теперь нужно превращать в вещи, картинки, последовательность событий… И так далее. Современный музей – это вот и есть одна из первых важных страниц нового века. Преподавать журналистику или литературу юным талантливым девушкам (просто их всегда раз в пять больше, чем юношей, поэтому я так говорю) – тоже можно, но пока не звали. А может, и хорошо, что не звали… Мне и своих дел пока хватает.

– Вот ты построил дом в русской провинции. Это чтоб узнать, как живут простые люди? Или чтоб спрятаться от действительности? Или чтоб вести здоровый образ жизни?

– Ну да, так случайно получилось, что мы с Асей построили, верней купили дом в Боровске [под Боровском]. Это Калужская область, 100 километров от Москвы. В первый раз, когда я увидел этот город, я понял, что хочу тут жить или рядом где-то. Это какая-то другая Россия, не заводской поселок городского типа, которых я в своей жизни видел много, а просто какое-то средоточие всего – город старообрядцев, причем даже в советское время им тут разрешили молиться на дому, тут могила боярыни Морозовой, мифологическое место, тут Пафнутьевский монастырь, который советская власть почему-то вот взяла и отреставрировала, где на костях русских бояр играли в футбол учащиеся сельскохозяйственного техникума, здесь было героическое самосожжение в Смутное время, здесь полоумный глухой Циолковский женился на дочери священника, родил пять детей, придумал ракетное топливо, здесь, короче говоря, особое место. Мы уж, конечно, тут всё выучили наизусть, и все равно тянет походить, подумать между этими домами. Они разрушаются, никто тут ничего не сохраняет особо, и все равно дух тут есть… Я об этом месте долго могу говорить. Сам от себя не ожидал такого почвенничества, я же человек городской, дворовый даже. Для меня родина – это дворы, футбол, гаражи, доминошники, голубятни. Вот это моя родина. Но тут хочется все время дышать, тут даже еда другая, и водка тоже по-другому пьется. Но слиться в едином порыве с местными интеллигентами, боюсь, нам, дачникам, не дано. У них другая, своя правда. Здесь, в Боровске, полно местной интеллигенции – художники, музейщики, историки, религиоведы, но мы для них пришлые нувориши, они вряд ли жаждут общения, у них свой Боровск и свое к нему отношение. Хотя я бы, конечно, сделал какую-то попытку объединения, потому что из Москвы многие сюда, по-моему, переселяются умные люди.

– Давай теперь обсудим роль водки в жизни писателя. Многие бухают. Кто-то спивается, кто-то спился давно, слетел с круга или даже хуже того. Может ли русский писатель быть независимым от темы алкоголя? Что у тебя с этим? У твоих знакомых? Можно без фамилий.

– Ну, у меня какой-то другой журнал наблюдений. Пьют поэты. Причем все (особенно если талантливые). Иногда даже детские. Страшно пьют, часто спиваются. Пьют артисты. Причем все. Особенно народные. Пьют рок-музыканты. Причем все. Если не курят и не колются. Прозаики не пьют. Это тяжелая физическая работа, требующая много времени и чистой, ясной головы. Кто пил? Венедикт Ерофеев. Да. Но это, во-первых, все-таки алкоголик (увы, но это ясно видно по тексту) и, во-вторых, все-таки поэт. У него и вещь так называется – поэма. Кто еще? Шукшин, да. Но он артист. Виктор Некрасов – не знаю, не уверен. Поддавать и пить – это разные вещи. Ну представь себе, вот ты поэт, ты встал с утра, башка трещит, пошел на улицу за сигаретами, там лужи, кошка пробежала, девушка прошла, трамвай проехал, раз, и завертелось… И вся работа у тебя в башке! Вертится строка, вертится… Во сне, наяву, она уже с тобой. Тебе ничего не надо, даже стула, чтобы работать. А тут ты обязательно садишься, и у тебя производственный план, как на заводе. Какая водка вообще? О чем ты? Но это не значит, что я не поддаю. Поддаю. Хотя уже по возрасту лучше не надо. Все-таки какое-то поэтическое начало в прозаиках тоже есть.

– Роль разврата. Любовь-морковь, публичные дома (Пушкин, Чехов, Блок и др.), педофилия (Лолита), групповой секс (Маяковский и проч.). Это неизбежно? Что в этом? Надо переходить границу миров, иначе никак? Можно быть примерным семьянином – и при этом великим писателем? Моральную устойчивость декларируют ну разве только русские «фошызды», а кто еще?

– По поводу исторических примеров, которые ты приводишь, ну, у меня несколько иная точка зрения. Все-таки в этом во всем достаточно много исторического контекста. Ну вот смотри. Публичные дома – дело в том, что в XIX веке ходить в них вовсе не считалось зазорным. Отцы посылали сыновей, чтоб чему-то научились, по крайней мере так гласит устойчивая историческая легенда. Да и сами иногда посещали. Женам и матерям об этом вслух не говорили, но они знали, конечно. Это сейчас бордели у нас превратились в какие-то бандитские притоны, а тогда это было цивилизованное место. Туда ходили офицеры, цвет и гордость нации. Студенты. Там было не стыдно! Им было не стыдно… Причем вот что забавно, именно те люди, которые грудью встали в своих произведениях на защиту несчастных замученных проституток, написали об их жизни просто-таки трагические произведения, до сих пор пронзающие сердце этим праведным гневом, этим пафосом защиты маленького человека, они вот… любили они это дело. Как я потом узнал, уже в постсоветское время, и Чехов, и Куприн, они в некие периоды своей жизни проводили там очень много времени. Имели скидку, возможно, как постоянные гости. Но нам об этом в школе, конечно, не говорили.

Или вот Маяковский. Любовь втроем. Но это был расхожий сюжет той эпохи! Сексуальная революция двадцатых годов… Вокруг такого было полно! Это было связано с левыми взглядами, с эстетикой, модной в то время, даже с философскими теориями. Это была просто окружающая жизнь. Таково было, так сказать, веление времени! Талант Маяковского тут совершенно ни при чем. И потом, почему втроем? Лилю он, конечно, любил один. С Бриком у нее были совершенно другие отношения. Сейчас геи, обеих (обоих) полов, ну это ведь тоже исторический сдвиг, это не просто так. Так