– Премии, трудно сказать… «Большая книга» по-прежнему номер один. «Букер», «Нацбест», «Ясная Поляна» уверенно делят второе место. Но на тиражи это «второе место» уже никак не влияет.

Толстые журналы важны и нужны, потому что это архаика как бы и при этом единственная качественная «база данных», по современной литературе. И премиальный процесс, конечно, опирается именно на нее.

– Что сейчас мейнстрим? Какой он? Что такое – прорывы? Что с молодежью? Россия все еще литературоцентрична? Или она хер-знает-чего-центрична? Чего именно?

– Ну как мы видим, мейнстрим – это роман о сталинских временах. «Обитель» Прилепина и «Зулейха открывает глаза» Яхиной – два года подряд, условно говоря, первый приз «Большой книги» (а это все-таки главная пока премия по литературе) доставался именно за такой товар. Тема колючей проволоки снова на вершине хит-парада. Не договорили. Причем кто такие Прилепин и Яхина, условно – сорокалетние люди, внуки и правнуки репрессированных… Я многое сюда могу добавить – Юзефович «Журавли и карлики», про Гражданскую войну, про белых и красных. Терехов «Каменный мост», тоже там сталинизм, сталинское время присутствует. А Сорокин весь последний? Никуда не девается все это. Я сейчас тоже пишу об этом времени в «Мягкой ткани», во второй ее части под названием «Сукно».

Мейнстрим ли это? Наверное… Но я бы хотел, конечно, чтобы писатели, как говорили в советское время, больше исследовали жизнь. Ну там про фермеров каких-то несчастных написали или про милиционеров, я не знаю, ну про какую-то сегодняшнюю историю… Про то, что на улице происходит вот сейчас. Я очень, очень хочу прочесть книжку про любовь русского к узбечке или таджичке или осетина, чеченца – к русской девушке. Как они любят друг друга, притираются, привыкают, женятся, как это все трудно, как две свадьбы, на одной водка и «горько», на другой – танцы с бубнами и стол на триста человек, а вокруг горы. Господи, да таких тем миллион. Удивительных. Но что-то вот все копится, копится… Никак не накопится. Поэтому мейнстрима на самом деле нет. Он еще не родился.

Центрична ли… Ну, судя по тому, сколько народу пишет, сколько молодежи приходит всюду со своими рукописями – да. Система литературная (та, которую я описал), она конечно, выдыхается, она очень плохо отбирает продукт. Она не умеет его продать достойно, верней, подать…

– Главные темы и вопросы литературы сейчас? Вот у тебя в одной книге персонажи, он и она, познакомились в дурке – это как бы отсыл к Достоевскому и Гоголю, возвращение к классике, к большому стилю, к подсознанию?

– Да, тема психического здоровья меня лично, пожалуй, волнует сильно. В «Психологе» я попытался к ней подступиться. Ну, дело в том, что вот те люди, о которых я выше говорил – скажем так, из народа, с которыми постоянно происходят яркие интересные события (помнишь – таджичка, русский парень, в предыдущем вопросе, ну или скажем, менеджер по продажам, который взял кредит и сильно попал на бабки), так вот, у них вообще-то нет времени на подсознание. Я бы даже сказал, что у них и сознание-то с трудом в голове помещается. А вот человек, у которого ну очень много и сознания, и подсознания (скажем, мой доктор Левин) – что с ним такого может происходить? Он изо всех сил пытается жить в честном, безопасном мире, где нужно прежде всего соблюдать правила своей социальной среды… Иначе кирдык и ему, и его близким. То есть жить как нормальный человек, зарабатывать какие-то деньги ответственным и по возможности не стыдным трудом. И вот он потеет, думает, пытается что-то сделать для людей. Проваливается в подсознание. Выныривает оттуда. Но у него нет ярких событий – в сегодняшнем, повседневном понимании. Он старается избегать таких вот «событий». Поэтому тема «Психолога» – борьба со своим собственным «я», она на фоне окружающего нас реального дурдома, не читается. Не становится очевидной для всех. Но это не значит, что у доктора Левина, моего героя, не будет новых приключений. Они будут. Если я все успею.

Но ты, в общем, попал в точку – для меня главный вопрос «литературы сейчас» – это как раз попытка разобраться, что такое норма для человека постиндустриального мира, а что такое не норма. Как ему жить с этой ускользающей «нормой». Ух, прямо писать захотелось.

– Какая твоя книга нравится тебе больше и почему?

– Первая – «Детство Левы» и последняя «Мягкая ткань». Но последняя все-таки больше. Ну потому что… потому что первая, она про папу и маму, в ней много чего-то такого простого, что и есть я. А последняя, «Мягкая ткань», – потому что я никогда не думал, что смогу написать о Первой мировой и революции. Иногда я сам себе говорил: ты сбрендил или что? Но нет, я не сбрендил. Я люблю этот роман, во-первых, потому, что он еще не закончен, и вообще потому, что он дал мне возможность развиваться, изобретать новый язык, работать с какими-то источниками (чего я раньше никогда не делал), выстраивать свои модели русской истории (просто поневоле, иначе непонятно, чего-куда с героями), ну и так далее. Это совсем для меня новое. Значит, я еще живу.

– Как ваще жить дальше? Вот некоторые уезжают в Израиль и там работают русскими писателями, тот же Иличевский. Писать сценарии сериалов? Речи политикам? Сочинять концепции гибридных войн и новых русских миров? Преподавать? Как ты встроен в музей Ельцина? Насколько эта работа «твоя»?

– Я хочу пожить где-нибудь, где мне будет спокойно и красиво, чтобы написать там что-то прям хорошее-хорошее, немного попутешествовать (оттуда ближе), почувствовать себя белым человеком, как шутили в советское время. Но в моем случае это пока не очень реалистично, хотя жизнь покажет. Уехать навсегда – только в случае катастрофы, но, боюсь, от ядерной войны уже не убежишь. Сериалы еще не пробовал (как и вообще кино), писать речи – тоже. Всякая работа хороша. Если за нее платят и если за нее не стыдно.

Концепции гибридных войн и русских миров сочинять не стану из принципиальных соображений (хотя и не позовут), это шизофрения, которая выдает себя за большое душевное здоровье. Что особенно пугает, если честно. В музей Ельцина в Екатеринбурге я встроен как один из авторов музейных текстов (а текстов там очень много), как автор ельцинской биографии, то есть я помогаю экскурсоводам, думаю над развитием экспозиции и развитием всякой иной музейной деятельности. Но пока это лишь первые опыты. Мое это или не мое – покажет будущее. Вообще делать музей было страшно интересно. Это был какой-то сногсшибательный по новизне опыт. И результат оказался достойный.