Шрифт:
Закладка:
– Реализм как-то сдал позиции, и теперь для (коммерческого) успеха нужны чудеса, колдуны, магия, летающие метлы, вампиры и прочее. Это же так? Или нет?
– Почти уверен, что нет. Почти уверен, что для настоящего успеха нужно придумать такого героя и такой сюжет, чтобы просто попал в точку, по больному. Но при этом, чтобы было не просто очень-очень больно, а чтобы потом как-то все к лучшему… И дело тут не в фактуре. Дело тут именно в сюжете и в человеке. Чудесами и колдунами сыт не будешь. Это так, почитать и забыть. Про детскую литературу – отдельный вопрос: можно ли продолжать писать сказки? И я на него на данный момент ответа не знаю.
– Ты все еще журналист или уже нет? Чему тебя научила работа в журналистике? Что хорошее она в тебе убила?
– Деньги я этим уже не зарабатываю. Значит, не журналист. Но в газеты иногда еще пишу. В частности, пишу в «Новую» (недавно начал) такие странные очерки про Москву. Так случилось, что жена Ася втянула меня в сетевое сообщество под названием «Клуб “Милый друг”», и вот уже несколько лет мы совершаем экскурсии по городу вместе с профессиональным историком. Вот это было именно то, о чем я всегда мечтал (да и многие, я уверен, тоже) – а что за дом, красивый такой, а в каком году построили, а кто в нем жил? С этого началось. А потом я понял, что ужасно хочу написать книжку, наподобие Акройда «Лондон. Биография» – только про Москву. Этот город абсолютно незаслуженно лишен своей биографии. Ну книжка не книжка, а вот благодаря Оле Тимофеевой я к делу все-таки уже приступил.
– Расскажи про журнал «Медведь», не чужой нам с тобой. Что сейчас происходит в этом секторе?
– Несколько лет назад по чисто экономическим причинам прежний бумажный «Медведь», классический глянцевый журнал, которым я руководил последние полтора года его жизни – закрылся. Это было печально. Никакой политики, только по бизнесу, ты знаешь. Ну я начал ходить по разным людям, пытаться найти новых издателей, но тщетно. Уговариваю я плохо. Видимо, это не моя сильная черта. Единственное, что удалось сделать, это открыть сайт. Чем он хорош? На нем мы выложили в интернет массу классных материалов, и старых, из прежнего «Медведя» (Кох, Новодворская, Свинаренко, Зеленогорский и так далее), и частично новых – народ на сайт заходит, смотрит, читает, но ведь интеллигентских сайтов в интернете сотни. А журнал такой был один. Ну посмотрим-поглядим… Жизнь покажет. Короче, сейчас это волонтерский, но живой проект, который ищет издателя.
– «Комсомолка» старая, в которой ты долго работал, и новая – что скажешь? Та комсомольская романтика, «Алый парус», «Письмо позвало в дорогу», «Отдел морали и девственности» – это же был ужасный блеф, китч, фуфло, а? Кто-то серьезно на это велся, а потом херакс – и за вроде красивой занавеской гробы повапленные, как так вышло?
– Ну почему же фуфло. Абсолютно не фуфло. Нет, это был такой язык, на котором журналисты тогдашние, власть, общество, пытались друг с другом разговаривать. Да, это частично был птичий язык, или эзопов язык, или зашифрованный, но иногда, ты знаешь, прорывались ведь и действительно важные вещи. А главное, никто на это не жалел ни места в газете, ни денег, ни, самое главное, усилий. Ехал человек в командировку в какую-нибудь дыру, сидел там неделю, набирал фактуры на пять блокнотов, писал очерк на целую полосу. Иногда получалось дерьмо. Иногда – песковские «Лыковы», статьи Роста, Руденко, Гека Бочарова, от них плакать можно было. Сейчас можно от чего-то плакать, что в газете пишут? Да, все это было наивно. Но как-то по-честному. Вот странно – рядом с голимой пропагандой, на той же странице, но по-честному. Я сам все время бьюсь над этим парадоксом. Просто тогда все было как-то жутко прозрачно для читателя – вот это пропаганда, оно и выглядит как пропаганда, и подано как пропаганда, и заголовок такой специально поставили, и язык сделали особо свинцовый, и всё-всё… А вот это вроде как для чтения заметка. Ее почитаем. И все – буквально все это понимали. Какой-нибудь работяга на стройке в обеденный перерыв, он разворачивал «Комсомолку» за своим кефиром – и сразу, в секунду, понимал, что пропаганда, что нет, что читать, что не читать. И редакторы, как ни странно, этого и добивались. И вот туда, где была не пропаганда, – туда упорно, целенаправленно поставляли, искали и растили талантливых людей.
Для чего, почему – до сих пор я бьюсь над этими вопросами. Но так было. Сегодняшняя газета с тем же названием – увы, это пропаганда, с одной стороны, причем очень умелая, очень лживая и попадающая в организм благодаря современным технологиям как-то сразу, минуя мозги. А технология не нами изобретена – это таблоид, желтые новости, желтые сенсации, желтый подход ко всему. Я это все не люблю. Акционирование газеты привело к тому, что у нее появился рачительный хозяин, и к тому, что она превратилась в голимый таблоид. Пусть не сразу, но превратилась. С другой стороны, то же акционирование привело к тому, что группа журналистов «Комсомолки» взбунтовалась и появилась «Новая газета».
– Расскажи коротко про литературный процесс наших дней. Кто главные писатели, кто самые важные литературные генералы?
– Ну, это я бы сказал, не совсем процесс, а такая машина… Или механизм, верней. Он работает довольно хитро. Я даже и сам не пойму, как именно. Но чувствую, что это такая серьезная вещь, ее так с полпинка не объяснишь. Главных писателей, собственно, никаких нет. Есть люди, у которых сформировалась некая репутация. Иногда в силу того, что они получили когда-то премию, скажем, «Большую книгу», и потом попали в какое-то жюри, скажем, «Ясной Поляны». То есть всё в масть. Ну и разумеется, написали действительно приличную книгу, скажем, новую биографию Толстого, как Павел Басинский. А иногда – совершенно нет… И книга вроде талантливая, а как-то вот человек не получил ни того влияния, ни той репутации, и как-то все про него забыли. Иногда, кстати, в жюри попадают странные люди, известные только в узком очень кругу, что, конечно, не умаляет их достоинств. И тем не менее я считаю, что гораздо лучше так, чем снова почувствовать на себе железную лапу государства и госзаказа.
– Какие премии круче? Какие журналы влиятельней?
