Хуже всего вот что: поскольку он недоволен жизнью, я каждый раз сдерживаюсь, когда у меня возникает желание обсудить с ним свои лабораторные дела, – не хочу ему напоминать, что у меня есть, а у него нет. Мы впервые что-то утаиваем друг от друга, и прозаичность этих секретов только усложняет ситуацию – ведь это такие вещи, которые мы обычно обсуждаем за мытьем посуды, уложив малыша, или утром, когда Натаниэль готовит ему завтрак. А секретов полно! Ну например: я нанял первого сотрудника на следующий же день после переезда; это лаборантка с гарвардским дипломом, которая переехала сюда, потому что ее муж джазмен и он решил, что в Нью-Йорке сможет развернуться; ей, наверное, чуть за сорок, она десять лет занималась иммунологией, работала с мышами. А на этой неделе я нанял еще одного постдока, очень головастого парня из Стэнфорда, его зовут Уэсли. Финансирование лаборатории позволяет мне нанять еще трех постдоков и человек пять аспирантов, которые будут работать в лаборатории посменно, по двенадцать недель. Аспиранты обычно ждут, пока в лаборатории все наладится, а потом уже решают, хотят они там работать или нет, – примерно как со студенческими сообществами, к сожалению, – но мне сказали, что в силу моей “репутации” ко мне могут прийти и пораньше. Я, честное слово, не хвастаюсь. Просто повторяю то, что мне сказали.

Моя лаборатория (моя лаборатория!) находится в одном из новых зданий – оно называется “Ларссон”; часть его буквально соединяет мостом Манхэттен и искусственное расширение, пристроенное к острову Рузвельт. На работе из окна мне открывается немного иной вид, чем из дома: вода, шоссе, бетонный мост, восточные и западные крылья Флоренс-хауса. У всех лабораторий тут есть официальные названия; моя называется “Лаборатория зарождающихся и формирующихся инфекций”. Но тут пришел курьер с коническими колбами и спросил: “Это вы – отдел новых болезней?” Я рассмеялся, а он удивился: “А что, я как-то не так сказал?” – и я ответил ему, что все именно так.

Прости, что я написал нечто столь эгоцентричное, – ты сам напросился. На следующей неделе нам предстоят последние собеседования с иммиграционными службами, после чего мы станем официальными, полноправными и постоянными жителями Соединенных Штатов (буэ-э!). Расскажи, как вообще ты, работа, псих этот, с которым ты встречаешься, и все остальное. Пока же прими сердечный привет из отдела новых болезней.

Твой любящий старинный дружок

Ч.

Дорогой Питер,

11 апреля 2045 г.

Спасибо за твою последнюю писульку – она меня слегка ободрила, что в данный момент, прямо скажем, практически невозможно.

Ты наверняка кучу всего про это слышал (не говоря уж о том, что там у вас творится), но интересно, знаешь ли ты про сокращения, которые пройдут до конца лета и, видимо, накроют все национальные научные организации страны. Официальная версия заключается в том, что деньги резервируются для военных нужд, что отчасти так и есть, – но в научном сообществе все прекрасно знают, что на самом деле средства перенаправляют в Колорадо, где, по слухам, работают над каким-то новым биологическим оружием. Мне пока что везет в том смысле, что наш университет не стопроцентно зависит от правительственных грантов, но все-таки в основном – зависит, и я беспокоюсь, что все это скажется и на моей работе.

Ну и потом, конечно, война, у которой есть и другие способы вставить мне палки в колеса. Ты, разумеется, знаешь, что у китайцев самые продвинутые и разнообразные исследования по заразным заболеваниям, а новые санкции означают, что мы больше не можем с ними сотрудничать – по крайней мере официально. Мы на протяжении нескольких месяцев пытались закулисно о чем-то договориться с Национальными институтами здравоохранения, с Центрами по контролю и профилактике заболеваний, с Конгрессом – прямо с того момента в прошлом году, когда санкции предложили ввести, но, кажется, результат нулевой. Опять-таки моя работа пострадала не так радикально, как у некоторых коллег, но все это значит, что рано или поздно она таки пострадает, – и пока что кажется, что сделать с этим ничего нельзя.

Все это выглядит особенно по-идиотски в свете случая в Южной Каролине – не знаю, дошли ли до тебя эти новости: в начале февраля возле городка Монкс-Корнер на юго-востоке штата, где расположен небольшой ботанический парк под названием “Кипарисовые сады”, произошла вспышка неизвестного вирусного заболевания. Местная женщина лет сорока с чем-то, в целом здоровая, заболела вроде бы гриппом после того, как каталась на каяке по парку и там ее укусил комар. Через двое суток после диагноза у нее начались судороги; через трое суток ее парализовало; на пятые сутки она скончалась. К этому времени у ее сына и пожилого соседа уже появились сходные симптомы. Я понимаю, что звучит похоже на восточный лошадиный энцефалит – но это не он, а новый альфавирус. Нам всем невероятно, феноменально, уникально повезло, что мэр городка служил миссионером в Восточной Африке во время вспышки чикунгуньи в 37 году и заподозрил, что дело нечисто; он связался с Центрами по контролю, они приехали и заблокировали город. Старик умер, сын выжил. Конечно, ЦКПЗ считает это великим достижением: мало того что распространение болезни удалось предотвратить, она даже в выпуски новостей не попала. Собственно, им удалось вообще полностью пресечь распространение информации – они настоятельно просили президента приказать мэру ни о чем не говорить с прессой, а уж тем более с горожанами, и президент послушался; ходят слухи, что теперь появится указ, запрещающий информационным агентствам публиковать не одобренную заранее информацию о будущих вспышках из соображений национальной безопасности. Идея в том, что паника приведет к массовому бегству из зараженного района, а единственное, что может остановить быстро распространяющееся заболевание, – это своевременная и жесткая изоляция. Я, конечно, понимаю разумность таких соображений – и все-таки считаю, что это опасное решение. Сведения так или иначе обходят преграды, и как только людям станет ясно, что им врали – или, по крайней мере, что от них что-то скрывали, – это приведет к еще большему недоверию, подозрительности и, следовательно, к еще большей панике. Но правительство готово на все, лишь бы не браться за полную, безнадежную научную безграмотность американцев – и не пытаться решить эту проблему.

Короче, ты понял: на фоне этого нам срезают финансирование. Неужели они вообще ничего не соображают и думают, будто это последняя такая вспышка? Существует непроговоренное, но упорное убеждение, что болезни возникают где-то там, и поскольку у нас есть деньги, ресурсы и разветвленная исследовательская инфраструктура, мы сможем остановить любую будущую болезнь, прежде чем