Шрифт:
Закладка:
Моту Чанд вопросительно посмотрел на Исхака, но у того было такое же озадаченное лицо.
– Она сама выписала мне этот рецепт, – сказал Ман. – Результат налицо: видите, как я пышу здоровьем! А уж душе моей, по крайней мере, так же не до хворей, как Саиде-бай – не до меня.
6.17
Рашид собирал учебники, когда Исхак Хан, все еще стоявший в дверях, выпалил:
– Тасним тоже нездоровится!
Моту Чанд покосился на друга. Рашид стоял к ним спиной, но видно было, как он напрягся: он ведь слышал, как робко Исхак Хан извиняется перед Маном, и его покоробил наглый тон музыканта при обращении к нему, простому учителю.
– Что вас натолкнуло на эту мысль? – спросил он, медленно оборачиваясь к музыкантам.
Исхак Хан побагровел, услышав, как голос Рашида окрасился недоверием.
– Может, сейчас она и хорошо себя чувствует, но после вашего урока точно захворает, – с вызовом ответил он.
То была чистая правда: после уроков арабского Тасним часто рыдала.
– У нее есть склонность к плаксивости, – сказал Рашид резче, чем собирался. – Зато она умна и все схватывает на лету. Если вы недовольны тем, как я веду уроки, пусть ее опекунша уведомит меня об этом – лично или письмом.
– Вы не могли бы быть с ней помягче, учитель-сахиб? – запальчиво спросил Исхак. – Она девушка нежная, чувствительная и учится не затем, чтобы стать муллой. Или хафизом[253].
Однако, с горечью подумал Исхак, хоть занятия и доводили ее до слез, Тасним теперь так много времени посвящала арабскому, что у нее почти не оставалось сил на что-то другое. Даже свои любимые романчики забросила. Так надо ли, чтобы молодой учитель еще и подобрел к ней?
Рашид собрал все бумаги и учебники, после чего обратился как будто к самому себе:
– Я требую от нее не больше, чем от… – он хотел сказать «от себя самого», но осекся, – чем от остальных. Эмоции – лишь вопрос самоконтроля. Без труда и боли человеку ничто не дается, – добавил он чуть сердито.
Глаза Исхака вспыхнули. Моту Чанд положил руку ему на плечо, пытаясь успокоить.
– Как бы то ни было, – продолжал Рашид, – у Тасним есть склонность к праздности.
– Не многовато ли у нее пагубных склонностей, учитель-сахиб?
Рашид нахмурился:
– Дело усугубляет этот полоумный попугай, которого она кормит и ласкает прямо во время занятия. Ужасно слышать, как строки Священной Книги запихивают в клюв богомерзкой птице.
Исхак потрясенно умолк. Рашид прошел мимо него и покинул комнату.
– Зачем ты его злишь, Исхак-бхай? – спросил Моту Чанд через несколько секунд.
– Я его злю? Это он меня злит – слышал его последние слова?..
– Откуда ему знать, что попугая подарил ты?
– Это всем известно!
– А ему вряд ли. Наш благочестивый Рашид такими пустяками не интересуется. Что на тебя нашло? Чего ты ко всем цепляешься в последнее время?
Намек на ссору с устадом Маджидом Ханом не ушел от внимания Исхака, но думать об этом было невыносимо. Он сказал:
– Ага, выходит, книжица про сов тебя зацепила? Зелье-то уже сварил? Сколько женщин ты покорил, Моту? И как жена отнеслась к твоей любовной прыти?
– Ты меня понял, – невозмутимо ответил Моту Чанд. – Слушай, Исхак, это до добра не доведет. Хватит задирать людей, очень тебя прошу…
– Это все мои руки, будь они неладны! – вскричал Исхак, поднимая руки и с ненавистью их оглядывая. – Это все они, окаянные! Сегодня еле высидел час наверху, думал, умру от боли…
– Ты так хорошо играл!
– Что со мной будет? Что будет с моими младшими братьями? За один только блестящий ум на работу не берут, и даже зять теперь не приедет в Брахмпур нам помогать! Я нос на радио боюсь сунуть, не то что хлопотать о его переводе.
– Все наладится, Исхак-бхай. Не накручивай себя, я попробую помочь…
Разумеется, помочь ему Моту Чанд не мог: у него самого было четверо детей.
«Теперь и музыка приносит мне одни мучения, – подумал Исхак Хан, качая головой. – Даже музыка. В свободное время я больше не могу ее слушать: рука сама начинает наигрывать мелодию, и тут же ее простреливает невыносимая боль. Что сказал бы отец, услышав мои речи?»
6.18
– Бегум-сахиба выразилась очень ясно, – сказал привратник. – Сегодня она не желает никого видеть.
– Почему? – вопросил Ман. – Почему?
– Не могу знать, – ответил привратник.
– Пожалуйста, спросите у нее, в чем дело, – сказал Ман, вкладывая ему в ладонь две рупии.
Тот взял деньги и сказал:
– Ей нездоровится.
– Это я уже слышал, – оскорбленно заметил Ман. – Если она болеет, я должен ее навестить! Она наверняка хочет меня увидеть…
– Нет, – отрезал привратник, преграждая ему путь. – Не хочет.
А вот это уже откровенная грубость, подумал Ман.
– Слушайте, вы должны меня впустить!
Он попытался протолкнуться мимо него в дом, но привратник стоял стеной. Началась потасовка.
Изнутри донеслись голоса, и на крыльцо вышла Биббо. Увидев, что творится, она вскинула руку к губам:
– Пхул Сингх, прекрати! Даг-сахиб, прошу вас… пожалуйста, уймитесь, что скажет бегум-сахиба?
Эта мысль привела Мана в чувство, и он с виноватым видом попятился, отряхивая курту. Ни он, ни привратник не пострадали. Вид у последнего по-прежнему был совершенно невозмутимый.
– Биббо, она очень больна?! – страдальчески воскликнул Ман.
– Больна? Кто?
– Саида-бай, конечно!
– Да не больна она, что вы! – засмеялась Биббо, а потом увидела взгляд привратника и осеклась: – Весь день была совершенно здорова, а вот полчаса назад что-то закололо в груди, возле сердца. Сейчас она никого не примет, и вас тоже.
– С кем она?! – рассердился Ман.
– Ни с кем, я же вам говорю… ни с кем!
– Она кого-то принимает! – Мана буквально разрывало от ревности.
– Даг-сахиб, – не без сочувствия произнесла Биббо, – вы же не такой!
– Не какой?
– Не ревнивец. У бегум-сахибы есть давние поклонники, она не может их прогнать. На их щедрости держится этот дом.
– Она на меня обижена? – спросил Ман.
– Обижена? За что? – недоуменно переспросила Биббо.
– Я не смог прийти, хотя обещал. Я пытался… но мне было не вырваться.
– Вряд ли это ее обидело, – сказала Биббо. – А вот ваш посыльный ох как ее разозлил!
– Фироз? – потрясенно уточнил Ман.
– Да, навабзада.
– Он же привез записку? – Ман мысленно позавидовал другу, который умел читать и писать на урду – а значит, мог переписываться
