— Здесь все коммунисты. Поговорим по-партийному, — бегло оглянув собравшихся, без всякого вступления заговорил Смолянинов. — Задача на вас возложена трудная. От нее во многом зависит успех всей армейской операции. На выполнение ее нужно идти со спокойной душой и ясными мыслями. Доклада не требую, знаю, что готовы. Другого хочется… У кого, понимаете, душа неспокойна или что тревожит? — всматриваясь в лица, уже медленно и просто заключил он.

В дальнем углу поднялся плотный уже пожилой капитан.

— Первый раз слышу на строевом совещании такие хорошие слова, — в раздумье проговорил он. — Поговорить по-партийному… На строевом совещании всего не выскажешь! Мой отряд готов. Сомнений нет: задачу выполним. А вот беспокойство на душе остается. — Капитан выдвинулся из угла ближе к столу и крепко нахмурил лоб. — У меня в отряде народ больше боевой, фронтовой. Шли, по своим сожженным селам и городам, видели кровь и слезы, — убитых младенцев и матерей, но на Дальний Восток они пришли не мстить, а образумить японца, заставить кончить войну… Вчера подходит ко мне сержант… «Капитан, спрашивает, ты японский язык знаешь?» — «Нет, отвечаю». — «Плохо дело: всех подряд дожить будем, а он, может, уже капитулирует перед нами. Опять же, языка возьмем… Подскажи командованию, чтобы переводчика прикомандировали…»

Генерал Смолянинов поманил рукой своего порученца и что-то тихо сказал ему. Тот козырнул и быстро вышел.

— О пограничном режиме, — продолжал капитан. — Не знаю, сколько еще стоять будем на границе…

— Позвони Главкому, — отозвался кто-то полушепотом.

— Хитро загнул! — отозвался другой голос.

Капитан неловко заулыбался и растерянно посмотрел по сторонам.

— Это вопрос государственной важности! — поддержал его Бурлов. — Вчера к границе выдвинулся батальон майора Ляшко. Пятеро «удальцов» ушло в разведку на ту сторону. Через час возвратились! Японцы не дураки, понимают, чем это пахнет! А в этом секторе потом, мне идти с отрядом. Пришел к майору, прошу не делать этого. Куда там! «Вы мне не указывайте!» — кричит. Человек спутал два простых понятия: линию фронта и границу.

Члена Военного Совета коммунисты попросили вооружить всех бойцов в штурмовых группах автоматами, разрешить идти в бой без обязательной армейской амуниции: противогазов, шинельных скаток, фляг — будет меньше шума и стеснительности.

— Разрешите, товарищ генерал! — поднялся майор Рощин. — Необходимо нам больше доверять: у меня за последние два-три дня было четырнадцать инспектирующих. Из всех отделов! Это хорошая и понятная забота, но чрезмерная…

— Правильно! — раздалось многоголосо и одобрительно.

— И поменьше дополнительных распоряжений: подвинься, отодвинься, переместись, — донеслось из угла. — Район свой знаем, полосы и границы знаем.

— Больше не будет ни одной няньки, ни одного распоряжения. Да и времени для этого уже нет, — проговорил Смолянинов и тихо, но раздельно добавил: — Ваши отряды выступают сегодня в ноль-ноль-десять минут… Благодарю, товарищи, за советы. — Смолянинов обвел присутствующих взглядом. — Хорошо сказал капитан Гринько: мы пришли не мстить, а требовать благоразумия! Это ко многому обязывает! Нести свободу и мир людям почетно! Нам нельзя забывать о чести советского человека…

Когда уже расходились, член Военного Совета неожиданно окликнул Бурлова:

— Майор Бурлов!

Федор Ильич с недоумением обернулся к генералу, «Звание спутал — хорошая примета», — усмехнулся он про себя, но, взглянув в лицо Смолянинова, понял, что ошибся.

— Простите, товарищ генерал! Не знаком еще с приказом, потому и не представился, — извинился Федор Ильич.

— Вот выписка, поздравляю! Ваш отряд готов? Он создан позже других.

— Для коммуниста есть один ответ, товарищ генерал: задача будет выполнена, — заверил Бурлов.

7

27 июля, сразу же после получения Потсдамской декларации о безоговорочной капитуляции, в который раз уже за последние месяцы снова собрался Верховный Совет по ведению войны. Барон Судзуки, а за ним морской министр и министр иностранных дел настаивали на немедленном принятии условий союзников, но военный министр, генерал Умедзу и начальник штаба флота высказали категорические возражения и уверили императора, что Потсдамская декларация является посягательством на прерогативы его величества. Больше того, они принудили премьера заявить корреспондентам, что японское правительство оставит требования союзников без внимания. Все это было ужасно, но за военным министром стояла армия — и с этой силой барон не мог не считаться.

7 августа барон Судзуки решил лично посетить русского посла. Но главный секретарь русского посольства, принеся извинения, ответил, что посол болен и не может встретиться с премьер-министром.

На второй день посол явился сам к барону Судзуки. Это ободрило премьера. «Наконец-то! — облегченно подумал он. — Советы не могли оставить предложение о посредничестве без ответа. Покладистость русских мне хорошо известна. Почему не воспользоваться этой слабостью своего соседа? Сейчас мы сыграем в „кошки-мышки“. Русские любят эту детскую игру»

— Как ваше здоровье? — после взаимных знаков уважения спросил барон, так как во внешности посла ничего не указывало на перенесенную болезнь: посол выглядел свежо и жизнерадостно, пожалуй, даже слишком жизнерадостно.

— Благодарю, ваше превосходительство, сейчас лучше, — как-то быстро и нехотя ответил посол. И не дав премьеру высказать свое удовлетворение, продолжил уже официальным тоном. — Ваше превосходительство, в эту самую минуту мое правительство приняло вашего посла в Москве господина Сато и сделало ему заявление, которое имею честь передать вам лично. После разгрома и капитуляции гитлеровской Германии Япония оказалась единственной военной державой, которая все еще стоит за продолжение войны, — в голосе посла прозвучало искреннее сожаление. — Требования грех держав — Соединенных Штатов Америки, Великобритании и Китая — от 26 июля сего года о безоговорочной капитуляции японских вооруженных сил было отклонено Японией. Тем самым, предложение японского правительства Советскому Союзу о посредничестве в войне на Дальнем Востоке теряет всякую почву…

Эти слова, хотя и были высказаны все с тем же нескрываемым сожалением, прозвучали для адмирала громом. На мгновение ему даже почудилось, что в оконных рамах тонко звякнули стекла. «Значит… ультиматум!» — справившись с минутной оторопью, подумал он. Лицо барона продолжало хранить застывшую улыбку вежливой снисходительности, но в душе он чувствовал вскипающую злобу.

— Учитывая отказ Японии капитулировать, — продолжал посол, — союзники обратились к Советскому правительству с предложением включиться в войну против японской агрессии, и тем сократить срок окончания войны, сократить количество жертв и содействовать скорейшему восстановлению всеобщего мира. — Посол выдержал паузу и уже твердо заключил: — Верное своему союзническому долгу, Советское правительство приняло предложение союзников и присоединилось к заявлению союзных держав от 26 июля сего года…

— Япония отвергла это заявление! — в старческом негодовании выкрикнул барон. — Или Советское правительство считает, что это заставит империю…

— Советское правительство считает, оскорбленный этим прецедентом, прервал его посол, — что такая его политика является единственным средством, способным приблизить наступление мира, освободить народы от дальнейших жертв и