Шрифт:
Закладка:
Из пещеры вышел Флегонт. Суровые складки на лице его разгладились.
– Ничего, – он возложил руку на плечо Кая. – Земля-матушка нас простит. Воды схлынут. Пепел уляжется. Всё успокоится. Придут другие люди. Они посеют. Родится хлеб. Родятся дети.
– Ну да, – позади оказался Шаркун. – И всё начнется сначала. По той же самой методе.
Флегонт на него не взглянул. Лишь тихо обронил:
– Поживём – увидим.
Часть III
1
Подземная река – река Трёх быстрин – влекла Марию в неведомые дали. Её то кидало в жар, то обжигало студёной струёй, то крутило в водоворотах. И куда в конце концов вынесет эта река – Мария не ведала. То ли её ждёт Дзекай – океан чистоты, где она растворится в струях радости и покоя. То ли её вынесет на Чистую землю, и она увидит светлые врата рая. Либо ей предстоит не столь дальний путь, а только до трёх рукавов, и там, переправившись через одну из проток, она обретёт новое назначение.
Мария, как и надлежит восточному человеку, смирилась со своей участью и готовно отдалась стремительному течению. Это было немного похоже на виртуальные блуждания. Только там её гнали в неизвестность плоть и любопытство, а здесь уносил к неведомым пределам крылатый дух.
Кем она станет, если ей надлежит переродиться? Куда кинет её карма? В каком образе ей суждено возникнуть вновь? В виде рыбы фахак? Цветка магнолии? Бедной одинокой уточки-мандаринки? Или же вновь она явится в человеческом обличье? Какая разница! Пусть будет так, как будет. Всё в воле Будды. Очередной поворот реки обдал Марию стужей. Она поежилась. Зябко обхватила себя за плечи. Чтобы как-то согреться, она представила, что на ней платье из шерсти Огненной мыши. Эта мышь – величиной она с быка – живёт в огне и покрыта шелковистой белой шерстью. Когда эту шерсть прядут, то купают не в воде, а в пламени.
От этой мысли Марии и впрямь стало теплее. На какое-то время она успокоилась. Но скоро тепла стало с избытком. Её кинуло в жар. Ей захотелось скинуть платье из шерсти Огненной мыши и облачиться в воздушный наряд небесной феи, сотканный из птичьих перьев. Так она и сделала.
Водоворот, пернатое облачение, струи воздуха – всё это закружило Марию. На миг у неё перехватило дыханье, потом отпустило. Ей стало весело, она засмеялась. Тут ей вспомнилась каруселька. Вот! Кем она хотела бы стать – так вновь маленькой девочкой. Мчаться на карусельке и никогда, ни на миг не попадать в тень, а всё время видеть родные глаза и лица.
Очередной поворот реки вынес Марию на отмель и прибил к берегу. Под берегом темнела пещерка, а в пещерке той сидела старуха. Марии показалось, что это бабушка, её добрая набожная бабушка, которая день и ночь служила Будде и учила внучку поклоняться божеству. Сидя возле хибати[22], старуха выдувала из воздуха светлую фигурку. Мария прищурилась. Маленькая девочка, что возникала из щербатого рта, походила на неё, когда она была ребёнком, когда бабушка по утрам не могла добудиться её, без конца повторяя: «Марико! Марико! Марико!» Мария затаила дыхание. Неужто исполняется её желание. Значит, она снова станет маленькой девочкой и будет опять кататься на карусельке. Тихие слёзы затуманили глаза Марии. Она светло улыбнулась. Но тут лицо старухи исказилось, внезапно она превратилась в безобразную ведьму, совсем не похожую на бабушку. Круглое хибати вздыбилось, брызнуло искрами и обернулось подземным солнцем. Мария поняла, зачем явилось это солнце. Руки её заметались по складкам платья: «Вот стежки на моей одежде, вот моя тень». Она тыкала пальцем под ноги. У старухи тени не оказалось. Не было ни стежков на платье, ни тени. Она была оборотнем. Солнечные искры взметнулись, и старуха тотчас же исчезла. Тут хибати разделилось на два образа. Один остался подземным солнцем, другой стал зеркалом. Отведя глаза от солнца, Мария глянула в зеркало. Отражение изумило её. В зеркале отражалась пирития, полуолень-полуптица, та самая, что, по поверью, обладает тенью-знамением. Мария проследила взглядом, ища тень. Тени не оказалось. Руки в отчаянье заметались по одежде. «Вот мои стежки…» – выдавила Мария. Стежков на платье тоже не оказалось. Не было ни тени, ни стежков, ни платья, ни самого тела. Ничего. Всё исчезло. В зеркале отражался только зыбкий силуэт, да ещё откуда-то из потёмок донёсся плач. Мария догадалась, чей это силуэт: убумэ – призрак умершей во время родов женщины. И оторопела: она ведь не умерла, она, Марико, не умерла во время родов, она вообще не рожала. Это объяснение нанесло откуда-то со стороны, оно было мыслью Марии, как бы кем-то произнесённой. Мария закивала, подтверждая это, – язык ей не подчинялся. Плач меж тем усилился. Мария прислушалась. Это был детский голосок. Он неумолчно тянул и тянул свою жалобную песенку. «Тити! – плакал ребёнок. – Тити!» – звал он мать. Кто мог так жалобно плакать? Миномуси – «червячок в соломенной накидке», неокуклившийся детёныш светлой бабочки. Отец его оказался чёртом. Мать, увидев, что ребёнок становится похож на отца и может тоже обратиться в чудовище, укрыла миномуси тряпьём и покинула его. И вот он лежит, свернувшись под ворохом ветоши, и плачет, моля матушку вернуться. «Тити!» – всхлипывает малыш. – «Тити!» – без надежды зовёт он.
Давным-давно, когда Мария дни напролёт просиживала возле радио и вслушивалась в эфир, готовая, кажется, проломить все своды подземелья, только бы услышать человеческий голос, донёсся плач Кая. Марии, едва не ополоумевшей от тщетных блужданий по радиоволнам, в тот момент показалось, что голос доносится не откуда-то, а из эфира, то есть для неё как с того света. Как она тогда перепугалась, как кинулась к кроватке сына, страшась не обнаружить его там.
Вот то же случилось с Марией и теперь. Она встрепенулась, освобождаясь от невидимых пут, которые полонили её волю. Выскочила из пещеры, кинулась с берега в реку, выплыла на стремнину, но на сей раз не отдалась течению, а живо повернула вспять. Пусть всё будет, как было. И даже если не так, как было, – главное, чтобы она, мать, была возле сына. Он ещё так молод и так неопытен, Кай.
Мария упорно
