От Лассе Кай с Тасей поспешили к Флегонту. Чтобы сократить путь, двинулись узким ходом. На полпути их остановил голос.

– Гомер? – прошептал Кай. Тася кивнула. Стараясь не шуметь, они на цыпочках подобрались к нише. Несколько минут выискивали место, где речь стала внятной.

– Топили Россию – теперь сами все загинули. И поделом – не рой другому яму.

Интонации, строй речи были какими-то иными, не такими, как в первый раз.

– Вы думали, что русские рассеются, русские сгинут! В лучшем случае – разумеется, для них в лучшем, – заколесят по миру как цыгане. Как евреи растекутся и осядут повсюду – вы, разумеется, не предполагали. Как цыгане, как перекати-поле, как дорожная пыль, взбитая – красиво изрекаю, не правда ли? – колесом истории. Нет, братцы-земляне, землячки вы мои хрено́вые, а если хотите – хре́новые. Русский поникнет, обронит буйну голову, как тяжёлое зерно, уйдёт в землю. Но придёт срок, придёт весна – и он прянет из-под земли и снова поднимется. Вот увидите!..

Флегонт, когда Тася с Каем достигли его пещерной кельи, стоял на молитве. Это шепнул Пахомыч, велев ждать. Долго они сидели в сторонке, прислушиваясь к потаённому, пригасшему голосу старца. Угадывались только отдельные слова – говорил Флегонт как будто по-русски, а всё иначе. По-старому, по-старославянски, пояснил Пахомыч.

Встретил их отец Флегонт молча. Лицо у него было тихо-покойное и просветлённое. Тася призналась, что они утайкой услышали слепого, и он как-то непривычно говорил.

– Я знаю, – тихо обронил Флегонт. – Это знак. Знак добрый. Это значит, что звёзды повернулись. К нам повернулись. Господь принял наши молитвы. Чую! Раз речь сменилась – значит, так.

– Он что для вас – дельфийский оракул? – удивился Кай.

– Кто-кто? – переспросил Флегонт.

– Ну, сивилла, – Кай не мог вспомнить русского слова, – пифия. – Всё лезло не то.

– Предсказатель? – подсказала Тася.

– Во-во, – обрадовался Кай. – Предсказатель?

– Может быть, – уклончиво ответил старец. – Понимай, как хошь. Но, сдаётся, пора. Завтра…

Так они и не сказали, Кай и Тася, что их тревожило. Столь торжественно и отрешённо было лицо старца. А назавтра и вовсе стало не до того.

К полудню, когда окружающая пелена посветлела, Флегонт созвал всех на площадку перед основным входом в пещеры. Это он называл портал. До того он велел умыться, прибраться. А ещё всем наказал закоптить осколки битого стекла.

Когда все собрались, Флегонт встал на колени и повёл руками, как крылами, веля следовать его примеру. Все послушно опустились и замерли. Старец воздел руки к небу и обратился с молитвой. Голос его был внятен и твёрд. Однако разобрать Каю удалось немного.

– Господи! Благослови рабов Твоих! Помоги чадам Твоим! Разомкни пелену небесную!

В полукружье вокруг Флегонта стояли все. Тася с Каем вынесли Лассе. Вера Мусаевна с Шаркуном притащили нехожалую старуху. Дебальцев с Самвелом – Пака. Один слепой или ясновидящий остался в пещере. Если он там был.

Кай стоял подле Таси. Она смотрела в пепельное небо, молитвенно сложив руки, а губы её шевелились. Справа от Кая лежал на подстилке Лассе, глаза его были закрыты, но он улыбался. Дальше, опираясь на бамбуковую тросточку, стоял на коленях Пак, он тоже что-то шептал. И баба Уля, и Вера Мусаевна, и Шаркун, и Дебальцев, и Самвел, и Пахомыч – все были устремлены к небу.

На какой-то миг Кай забылся. Вспомнилась мать – она почему-то не прилетела. Потом пришёл на память тот обезглавленный храм, купол, из которого выглядывали человеческие глаза. А ещё припомнился жёлтенький цветок с божьей коровкой. Очнувшись, Кай покосился на Тасю. Поза её не изменилась, но глаза заметно расширились. Кай перевёл взгляд на небо. Ему показалось, что свету прибавилось. В небесной пелене возникло светлое пятнышко. Маленькое, не больше того цветка, оно на глазах раздвигалось и светлело. Кай зажмурился – уж не мерещится ли? Открылся снова. Дымчатый ореол стал молочным, потом в пелене появились разрывы. Пепел, ближние осыпи сажи штриховали пространство, но там, в вышине, становилось всё светлее. Сквозь пелену, как сквозь скорлупу, всё явственнее проклёвывался свет.

– Глаза! – раздался возглас Флегонта. – Берегите глаза! Стёкла! Живо!

Все – кто быстрее, кто медленнее, кто с чужой помощью – прикрыли глаза закопчёнными стёклами. Кай сделал то же самое. Внезапно слева от просвета брызнула вспышка, а через миг в поле зрения возник яркий – это было видно даже через копоть – шар. Он шевелился. От него исходило тепло. Кай почувствовал лбом, руками, всем своим существом, какое это блаженное ласковое тепло. От этого блаженства у него защекотало под нёбом. Губы сами собой растянулись. Он задохнулся. Из груди вырвался протяжный всхлип. И он закричал. И все вокруг закричали, не в силах сдержать долгожданного – кто впервые, кто спустя прорву лет – восторга. И Тася, и Дебальцев, и Вера Мусаевна, и Лассе, и Самвел. Со слезой крякал Пахомыч. Гыкал Шаркун. Хихикал Пак. Кудахтала баба Уля. А старец крестился и кланялся:

– Господи! Свете Фаворский! Ты услышал наши молитвы!

– Господи! – подхватили все. – Господи! Господи! – неслось с пещерного угорца в небесную промоину. – Господи!

Кай в порыве безрассудного восторга отлепил стекло от глаз. Солнце пронзило его. Он зажмурился, но лица не отвернул. Потом испугался, что солнце исчезнет, а он не смотрит на него, и снова распахнул глаза. По щекам текли слёзы. Слёзы радости и боли.

– Дети мои, – плакал, не скрывая слёз, Флегонт. – Мы продышали эту наледь, мы промолили её! Господи! Благодарю Тебя! Спаси и сохрани! Оставь нам, Господи, эту отдушину! Чтобы хоть изредка свет горний ласкал наши лица.

Сияние длилось несколько минут, пока солнце медленно не сместилось в сторону. В том месте, где оно воссияло, осталась синяя небесная промоина. Очертаниями она напоминала оклад иконы в пещерке Флегонта. Лучистая серебряная звезда, а в проёме – лик Богородицы…

…На следующий день из небесной полыньи снова брызнуло солнце. Пришли дни летнего солнцестояния. Небесное сияние снова осветило лица людей. Кай этого не увидел, хотя кожей, всем своим существом вновь ощутил эту добрую отеческую ласку. От вчерашнего порыва он ослеп и ходил с повязкой, которую наложила Вера Мусаевна. Докторша заверяла, что это пройдёт, слепота эта временная, надо только поберечься.

Кай снова стоял вместе со всеми под тёплым утешным потоком, и ему казалось, что он парит в воздухе. Куда-то пропала беспрестанная мельтешня пепла, только редкие хлопья иногда касались лица. Как жалко, что нет мамы, вздыхал Кай, – вот бы она порадовалась. И всё время представлял освещённое солнцем личико Таси. Оно было так прекрасно. Она была такая счастливая.

Через