Шрифт:
Закладка:
Трагедия рано своими когтями сдавила ее жизнь. Над Петроградом нависла война между кайзером и царем. Началась Первая мировая война. Она пережила глубокое разочарование – Гумилев причинил страдания, – последовал развод, а затем трагедия усугубилась, когда в 1921-м его расстреляли большевики за участие в белогвардейском заговоре. Прошли светлые годы, проведенные в Царском Селе, а затем революция, все более суровые испытания, и, наконец, сталинский террор сгубил жизнь ее сына Левы.
17 месяцев она вместе с другими женщинами стояла в очередях у ленинградских тюрем, надеясь хоть что-нибудь услышать о судьбе сына, принося еду, передачи. Однажды стоявшая за ней в очереди женщина прошептала посиневшими от холода или страха губами: «А об этом вы можете написать?»
«Да, – ответила Ахматова. – Я смогу».
И лицо женщины осветилось едва заметной улыбкой. Впоследствии Анна Ахматова написала об этих днях:
Показать бы тебе, насмешнице
И любимице всех друзей,
Царскосельской веселой грешнице,
Что случится с жизнью твоей,
Как трехсотая, с передачею
Под Крестами будешь стоять
И своей слезою горячею
Новогодний лед прожигать.
Сына к этому времени увезли в ссылку, он пробыл там вплоть до смерти Сталина в 1953 году.
А сейчас, в сентябре 1941 года, в жизни Анны Ахматовой произошел новый поворот: она расставалась с Петербургом, Петроградом, Ленинградом. Сентябрь кончался, нужно было уезжать – таково распоряжение горкома партии. Ждал самолет, так трудно было улететь в то время, и она уже переехала из дома на Фонтанке на улицу Грибоедова, 9, где жили многие писатели.
Павел Лукницкий пришел попрощаться с Ахматовой. Она вышла в зимнем пальто из темного, тесного помещения дворницкой, и он увидел, что она больна, слаба. Они сели на скамейку побеседовать, и Ахматова рассказала, как сидела в траншее за Шереметевским дворцом, держа на руках мальчика, как раздался звук падающей бомбы – «вопль дракона», а потом нечеловеческий грохот, треск, скрежет. Стены укрытия трижды сотрясались, потом все успокоилось. «Как верно, – сказала она, – что в древних мифах землю именуют матерью и всегда нерушимой. Только земля способна выдерживать ужасы бомбежки». Первая бомба упала рядом с бывшим Екатерининским институтом, теперь там госпиталь; две другие – в Шереметевском парке, одна бомба на углу Жуковского и Литейного, другая в доме, где жил писатель Николай Чуковский, к счастью бывший в это время на фронте.
Ахматова призналась, что после этих взрывов чувствовала подавленность, беззащитность. Ее охватывал ужас при виде женщин с маленькими детьми, тоскливо сидевших в бомбоубежище во время воздушного налета. Что с ними будет? Какая ждет их судьба?
Страх за судьбу ленинградских детей не оставлял ее. В начале октября она была эвакуирована в Ташкент, оазис в пустыне, там ею было написано стихотворение о Вале Смирнове, маленьком мальчике, погибшем от немецкой бомбы. Не его ли держала она на руках во время воздушного налета?
Постучись кулачком – я открою…
Твоего я не слышала стона…
Принеси же мне ветку клена
Или просто травинок зеленых,
Как ты прошлой весной приносил.
Принеси же мне горсточку чистой,
Нашей невской студеной воды,
И с головки твоей золотистой
Я кровавые смою следы. Боже храни…
Город у серых невских вод. В такое бы время Богу прийти к нему на помощь! Но Он, кажется, не слышал ничего, что происходило вокруг, – ни как разрывались бомбы, трещали зенитки, ни как плакали светловолосые дети.
Однажды в конце сентября, в солнечный теплый день, А.М. Древинг дежурил на крыше Ленинградской публичной библиотеки вместе с другими бойцами ПВО. Неожиданно начали бить орудия, стальные осколки шрапнели посыпались на крышу. От Летнего сада прямо по направлению к ним летел немецкий самолет, стали падать бомбы – одна около цирка, другая возле Невского, у Малой Садовой. Самолет приближался. Обычно он сбрасывает четыре бомбы – Древинг это уже знал. Ударит ли по библиотеке третья бомба? Нет, упала поблизости – в Екатерининском саду. Возможно, это была одна из тех бомб, что падали вокруг узкой траншеи, в которой сидела вместе с маленьким мальчиком Анна Ахматова.
Большая больница имени Эрисмана, где директором был муж Веры Инбер, находилась в «глубоком тылу», как называли Аптекарский остров ленинградцы. Эта часть города, одна из наиболее отдаленных, расположена на северном берегу Невы.
Вместе с зажигательными бомбами немцы сбрасывали листовки «Предупреждение об освобождении дома». Веру Инбер беспокоило, что в Гренадерских казармах возле больницы расположены рядом общежитие студентов-медиков и военный склад, где хранятся снаряды и прочие боеприпасы. Если склад взорвут, произойдет страшная трагедия. Разгрузка и погрузка снарядов производилась здесь же: с грузовиков рядом на улице или с барж на речке Карповке. Возле погрузочной платформы стояла зенитная батарея. Опасное соседство для довольно большой больницы, переполненной ранеными, многие из которых находились в тяжелейшем состоянии.
В один из дней в конце сентября рано, в 10 часов утра, вскоре после сигнала воздушной тревоги, огромная бомба упала возле больницы рядом с фонтаном, украшенным чугунными скульптурами.
К счастью, бомба эта не взорвалась.
Весь день отряд саперов пытался ее обезвредить, но им это так и не удавалось. В этом районе было приостановлено уличное движение, улицы опустели, больницу окружила охрана. Лежачих больных перевели из палат, находившихся поблизости от бомбы, в другие помещения.
Вере Инбер показалось странным, что она почти не ощутила удара, когда бомба свалилась на землю. На какое-то мгновение послышалось, будто кто-то захлопнул тяжелую дверь вдали и содрогнулись стены – больше ничего.
На следующий день саперы все еще работали. Вера Инбер сидела возле раненых во время налета, пыталась им читать, но никто не проявлял интереса. Люди были встревожены, беспомощны, словно в капкане: знали, что, если упадет бомба, им не спастись.
На третий день бомба все еще продолжала лежать в больничном парке, все глубже погружаясь в землю, но взрыватель был уже снят.
И на пятый день она оставалась
