Баффетт хотел, чтобы все соответствовало принципу, который он называл «критерием первой газетной полосы». Он говорил: «Я хочу, чтобы работники спросили себя, готовы ли они к тому, что любой их поступок на следующий день появится на первой полосе местной газеты в статье, написанной осведомленным и критически настроенным репортером, о чем прочтут его супруги, дети, друзья»[918].

Тем временем сотрудники изо всех сил пытались спасти фирму. Они звонили клиентам и умоляли их не разрывать отношения с Salomon. Джон Макфарлейн и отдел РЕПО, который продавал и покупал партии облигаций, управляя процессом вывода средств клиентов со счетов фирмы, теперь вел напряженные переговоры с кредиторами, которые отказывались предоставлять фирме деньги[919].

Баланс таял со скоростью миллиард долларов в день. Команда Макфарлейна сосредоточилась на стабилизации баланса Salomon и отношений с клиентами, постепенно повышая стоимость размещения капитала и позволяя экономике сделать все остальное[920]. Они реструктурировали долг в сторону среднесрочных векселей и долгосрочного капитала. Трейдеры фирмы вели себя на рынке очень осторожно, скрывая гигантскую распродажу, которую проводили. Если бы другие брокеры поняли схему их продаж, они могли бы начать играть на понижение курса[921].

Выживание Salomon было далеко не очевидным, особенно под угрозой уголовного преследования. Сотрудники компании понимали смысл письма Баффетта. В столь напряженной ситуации ошибки были недопустимы. «Я хочу, чтобы каждый сотрудник был своим собственным инспектором по надзору за соблюдением нормативных требований», – говорил Баффетт. Кроме прочего, это означало, что ради спасения фирмы они должны были шпионить друг за другом. По мере того, как клиенты бежали, объем торгов сокращался и распространялся страх, давняя культура фирмы, основанная на бесшабашной готовности к риску, начала сходить на нет.

Через несколько дней Баффетта снова вызвали, на этот раз для дачи показаний в Сенате. Корриган, Бриден и федеральные прокуроры по-прежнему испытывали к Salomon отвращение. Ожидая вызова, Баффетт услышал, как сенатор Крис Додд спросил Корригана, неужели ФРС уснула на посту[922]. Корриган ответил, что письмо Стернлайта, доставленное 13 августа, должно было привести к смене руководства, но фирма его проигнорировала.

Баффетт сидел в полном недоумении. Он понял, что речь о какой-то серьезной проблеме, но не знал, о чем именно говорит Корриган[923].

Когда пришло время давать показания, Уоррена спросили: «Почему совет директоров, состоящий из умных людей, не проявил достаточной бдительности?» Не выдавая того факта, что внутри него все кипело от новостей о письме Стернлайта, о чем бы именно ни шла речь, Баффетт ответил, что руководство фирмы скрывало информацию от совета директоров[924].

Уоррен не собирался защищать Salomon. Защищая фирму, которая играла в «Покер лжецов», вряд ли можно было приобрести друзей. Salomon была финансовой Гоморрой, которую следовало провести через следствие, чтобы очистить от махинаций с заявками, вымогательства бонусов и метания пиццей в стажеров.

Смелая и бескомпромиссная позиция Баффетта в зародыше погасила разгорающуюся охоту на ведьм: костер для нее так и не разожгли.

Вернувшись в Salomon, Уоррен принялся выяснять подробности о письме Стернлайта. По отзыву члена совета директоров Гедейла Хоровица, «он был в ярости». Сокрытие письма Стернлайта, как и встреча с Глаубером, было еще одним актом «дозирования информации». Отношение Баффетта и Мангера к предыдущему руководству ужесточилось. Истинный смысл выражения Чарли «тянуть кота за хвост» применительно к Salomon окончательно прояснился: если тянуть кота за хвост достаточно долго, рано или поздно наступит момент, когда зверь расцарапает тебе лицо. Гутфройнда, по словам Баффетта, у них больше «не было возможности простить»[925].

Несмотря на все открытия, Баффетт руководил Salomon с внешней уравновешенностью и самообладанием. Но под его спокойным, как водная гладь, поведением таилась буря. Он терпеть не мог находиться вдали от Омахи слишком долго. Глэдис Кайзер замечала, как он оживлялся, когда возвращался домой, и как волочил ноги, когда ему приходилось уезжать[926]. Нью-Йорк нравился ему не больше, чем в молодости, когда он работал в Graham-Newman. Он держался отстраненно, никогда не выходил в торговый зал, даже в коридорах Salomon его можно было встретить нечасто.

Когда Баффетт был в Нью-Йорке, он в полпервого ночи звонил домой, потому что по специальной договоренности ему доставляли Wall Street Journal раньше, чем всей Омахе. По телефону ему зачитывали завтрашние новости[927]. Он напряженно слушал, боясь, что кто-то написал о Salomon что-то ужасное. Нередко так и было, но, по крайней мере, он узнавал об этом раньше подчиненных. Все они работали по четырнадцать часов и более в день, чтобы фирма не развалилась из-за постоянных препятствий и унижений. Агенты Salomon обзванивали клиентов, пытаясь убедить их в том, что фирма не идет ко дну. Клиенты отдела инвестиционного банкинга отменяли ранее заключенные сделки со скоростью звука. Конкуренты извлекали выгоду из шаткого положения фирмы, когда Salomon соревновалась с ними за банковские контракты[928].

В это время акции Salomon продолжали падать, достигнув отметки около 20 долларов за штуку.

К этому времени следователи Salomon обнаружили, что Мозер подавал заявки, превышающие 35-процентный лимит, не пять, а восемь раз. Он либо формировал поддельные заявки от имени клиентов, либо завышал их заявки и забирал разницу на счет Salomon, не сообщая об этом клиентам. В четырех случаях ему удалось приобрести более трех четвертей всего выпуска облигаций[929].

Теперь драма закручивалась вокруг двух вопросов: лишит ли Федеральная резервная система Salomon статуса первичного дилера и будет ли возбуждено уголовное дело. В Генеральной прокуратуре США полагали, что материалов для обвинения достаточно.

Нормы уголовного законодательства предполагали, что защита корпораций весьма затруднена, если преступные деяния совершили их сотрудники. Гэри Нафталис, адвокат Salomon по уголовным делам, считал, что в случае предъявления обвинения фирма «несомненно будет осуждена». По понятным причинам все в фирме отчаянно хотели этого избежать.

После примерно трех месяцев работы по внутреннему реформированию Salomon Баффетт, Олсон, Нафталис и Фрэнк Баррон встретились с генеральным прокурором США Отто Обермайером. Это была последняя попытка убедить Обермайера и его юристов не предъявлять фирме обвинения[930].

Тевтонец, прокурор старой школы, любящий закон и глубоко уважающий историю и традиции прокуратуры США, Обермайер пытался понять, что делать с катастрофой, с которой ему выпало разбираться. Он понимал ее уникальный характер. «Это вам не дело о нападении в нью-йоркском метро», – говорил он, то и дело названивая Джерри Корригану, чтобы разобраться в тонкостях рынка казначейских облигаций[931].

Сидя напротив Обермайера, Баффетт говорил в основном один.