кроме одного, считают, что директором должен стать Дерик Моган, который три недели назад вернулся из Азии, где управлял подразделением Salomon[895]. Сорокатрехлетний Моган к этому моменту возглавлял отдел инвестиционного банкинга. Он не был трейдером и был британцем, так что меньше всего походил на Мозера или кого бы то ни было из торговой братии Salomon. Его считали этичным человеком, обладающим здравым смыслом. Из-за «Покера лжецов» общественность считала, что в Salomon полно людей, которые на завтрак объедаются чизбургерами с луком, а с их мониторов свисают трусы стриптизерш[896]. Salomon, как писал Льюис, больше походила не на фирму, а на гнездилище порока[897]. Моган, однако, был образцом достойного, безупречного англичанина. Поскольку последние несколько лет он провел в Токио, вероятность того, что он окажется запятнан аукционным скандалом, была ничтожно мала.

Из всех достоинств Могана, возможно, самым ценным была его удаленность от места преступления. В Salomon, краю длинных ножей, у всех других кандидатов были враги. Могана, в свою очередь, уважали в фирме, хотя никто не знал его достаточно хорошо. Как сказал один из военачальников, почти все проголосовали за Могана, потому что «лучше выбрать того, кого не знаешь, чем того, кого считаешь плохим кандидатом».

Когда Баффетт спросил Могана, кто должен возглавить Salomon, он ответил ловко: «Боюсь, вы придете к выводу, что это я»[898].

Помимо прочего, в персоне Могана Уоррена привлекли две вещи. Во-первых, Моган не просил его о защите от судебного преследования. Во-вторых, Баффетт, как бы ему ни было неприятно это признавать, не любил платить людям, так что на него произвел сильное впечатление тот факт, что Моган даже не спросил о своем жаловании.

Могана и еще двух кандидатов пригласили на следующий день на заседание совета директоров. После обеда Баффетта встретили арбы, «со всей страстью и логикой» умолявшие не увольнять Мериуэзера. Баффетт понимал, что если Дж. М. уйдет, существует риск, что за ним последуют и его арбы[899]. Таким образом, без Мериуэзера основной источник прибыли Salomon иссякнет, а инвестиции Баффетта в Salomon подешевеют еще сильнее. Мериуэзер не хотел уходить в отставку и долго разговаривал об этом с Баффеттом. Уоррен начал колебаться. Он сосредоточился на том, что Мериуэзер прямо сообщил о проблеме, как только узнал о ней.

«Выслушав его, я не стал настаивать на отставке. Насколько я понимал тогда – и считаю так до сих пор – когда он узнал о махинациях подчиненного, сразу же пошел к своему начальству и юрисконсульту, чтобы доложить о произошедшем. Мне казалось, что именно начальству и главному юрисконсульту фирмы следовало принять меры. Но никто не настаивал на отставке главного юрисконсульта», – вспоминает Баффетт.

Но в конце концов Мериуэзер передумал и сказал, что оказался в безвыходном положении и действительно должен покинуть Salomon.

Но на следующий день, в воскресенье 18 августа, покоя не было никому.

Казначейство объявило, что Salomon запрещено участвовать в его аукционах, как в интересах клиентов, так и в своих собственных Salomon получило пулю в лоб.

«Мы поняли, что вылетим из бизнеса даже не из-за экономических потерь. Мы вылетим потому, что газеты по всему миру выйдут с заголовками вроде: “Казначейство – Salomon: сдохни”. Это означало, что в ответ на изгнание старого руководства и назначение нового последует чрезвычайное неодобрение, которое по времени удивительно точно совпадет с первыми действиями новых управляющих», – говорит Баффетт.

Члены совета директоров наблюдали, как их состояние испаряется у них на глазах. На Salomon должен был обрушиться новый шквал судебных исков. Баффетт казался спокойным, но решительным. К нему пришло осознание: Гутфройнда выперли за то, что он создал весь этот кошмар. Теперь на краю стоял он, Уоррен Баффетт. Ему предстояло управлять не спасением бизнеса, а вести зомби Salomon через ночь живых мертвецов. И это его никак не устраивало.

Он объявил совету директоров, что собирается сообщить министру финансов Брэди о том, что не станет исполнять обязанности председателя. Он пришел, чтобы спасти компанию, а не надзирать за ее расчленением. Он считал, что его репутация пострадает в любом случае, но последствия отставки будут меньше, чем от пребывания на посту. Совет директоров согласился с ним. Это была единственная карта, которую Баффетт мог разыграть с Брэди. Тем временем, совет директоров решил предпринять еще два шага. Баффетт обратился к Марти Липтону. «Вы знаете адвоката по банкротству?» – спросил он. На долю секунды все замерли. Затем Фойерштейн и Липтон начали готовить к запуску механизм подачи заявления о банкротстве: если так случится, фирма будет разваливаться в должном порядке, а не вразнос.

До пресс-конференции, назначенной на два тридцать дня, на которой Уоррен должен был официально объявить о том, что станет временным председателем совета директоров, оставалось четыре с половиной часа. За это время нужно было попытаться убедить Казначейство отменить его решение. До открытия японских рынков оставалось менее семи часов, а еще через семь – откроются лондонские. С открытием токийского рынка начнется обвал[900]. Заимодатели немедленно начнут отзывать кредиты. Взывать о помиловании теперь стало неизмеримо труднее. Они должны были не просто изменить позицию Казначейства, но убедить его публично объявить об этом.

Джон Макфарлейн, казначей Salomon, рассказал совету директоров о том, что означают для компании действия Казначейства[901]. Банки уже начали уведомлять Salomon о том, что они отзывают коммерческие бумаги компании. Solly кренилась к тому, что могло стать величайшим финансовым крахом в истории. Если правительство отзовет поддержку у Salomon, и фирма лишится финансирования, ей придется ликвидировать активы по ценам горячей распродажи. Пострадают мировые рынки, поскольку некоторые кредиторы и контрагенты Salomon, которые сами не получали выплат, также начали терпеть крах. Катастрофа выглядела настолько масштабной, что Баффетт опасался того, что даже регулирующие органы могут пожалеть о своей бескомпромиссной позиции.

«Мы собирались найти на Манхэттене судью, явиться к нему в два часа дня, когда он, возможно, смотрит бейсбол и ест попкорн, и сказать: “Вот ключи. Теперь ты управляешь этим местом. Кстати, что тебе известно о японском праве? В Японии мы должны десять или двенадцать миллиардов долларов. В Европе мы тоже должны десять или двенадцать миллиардов. Лондон откроется в два часа ночи. С этого самого момента ты тут хозяин», – вспоминает Баффетт.

Дозвониться до Корригана было очень трудно. Попросив соединить его напрямую с министром финансов, Ником Брэди, Баффетт обнаружил, что и тот недоступен.

Тем не менее, Брэди перезвонил Баффетту. Он выразил сочувствие, но дал понять, что отмена решения – это большая проблема.

«Они, видите