Шрифт:
Закладка:
Корриган был уверен в том, что руководство Salomon, получив письмо от Стернлайта, поймет, что им к виску приставили пистолет, и отреагирует соответствующим образом.
В свою очередь внутри Salomon после выхода пресс-релиза и статьи в Wall Street Journal стали расползаться слухи. Поздно вечером в понедельник в огромной аудитории на нижнем этаже состоялось общее собрание. В зал набилось около пятисот человек, еще больше сотни наблюдали за происходящим на мониторах на верхних этажах и в офисах Salomon по всему миру. Гутфройнд и Штраус представили аудитории версию событий, напоминающую торт «Запеченная Аляска», в котором под хрустящим, хорошо пропеченным безе таится леденящий сюрприз. После этого Билла Макинтоша, главу отдела облигаций, вызвали наверх, в кабинет Гутфройнда, где находились «трое перепуганных мужчин» – Гутфройнд, Штраус и Марти Липтон. Ранее в этот день Макинтош уже требовал отставки Джона. Но теперь его спрашивали, что он думает о сложившейся ситуации. Макинтош потребовал более подробных объяснений. Он считал, что версия, озвученная на общем собрании и в пресс-релиз, вводила людей в заблуждение[878]. В итоге именно ему вместе с помощником главного юрисконсульта, Закари Сноу, поручили написать новый пресс-релиз.
Если оглядываться назад, действия Salomon выглядели теперь гораздо хуже. Узнав о поддельной февральской заявке Мозера, которая, по словам Фойерштейна, носила преступный характер, руководство приняло на веру поручительство Мериуэзера и слова самого Мозера о том, что раньше он так никогда не поступал. Отказавшись проводить расследование и не применив к Мозеру никаких дисциплинарных мер, фирма оставила его на той же должности, что сделало возможным майский захват. После этого уведомить правительство о том, что Salomon было давно известно о предшествующих поддельных заявках Мозера, означало создать еще больше проблем. У проверяющих органов могло сложиться впечатление о фирме как о воровской шайке. Хуже всего было то, что Гутфройнд, встретившись с Бобом Глаубером в середине июня по поводу майского захвата, не сообщил ему о других фактах мошенничества. Теперь, когда все начало выходить из-под контроля, вовлеченные лица оправдывали свое молчание тем, что речь шла о единичном незначительном событии, которое не причинило ущерба ни одному клиенту, ничего не стоило правительству и вообще не было достойно внимания даже с точки зрения участвовавшего в нем трейдера[879]. По словам Гутфройнда, учитывая интересы бизнеса, он попросту не посчитал это чем-то важным[880].
К сожалению, он ошибался. Следователи Wachtell выяснили, что февральский аукцион был не единственным, на котором Мозер мошенничал. Теперь им было известно о пяти скомпрометированных аукционах[881]. С момента первого пресс-релиза прошло семь дней, в течение которых публиковались разгромные статьи, падал курс акций, возникали трудности с продлением срока коммерческих облигаций, а новые поддельные заявки продолжали вскрываться.
Сноу и Макинтошу пришлось потратить вечер на составление второго пресс-релиза, в котором они попытались объяснить ситуацию.
Поздно вечером того же дня юристы встретились с высшим руководством, чтобы обсудить содержание текста. Явились и Гутфройнд со Штраусом. До Баффетта дозвониться не смогли, но связались по телефону с Мангером, который сказал: «Нельзя выпустить второй пресс-релиз, не называя имен». Имя Гутфройнда включили в пресс-релиз автоматически. Про Штрауса все знали, что он не нес за случившееся ответственности и не принимал никаких решений – он просто присутствовал в комнате. Тем не менее, его включили в список вместе с боссом. Фойерштейн хотел, чтобы пресс-релиз представил перед публикой Гутфройнд. Мангер сказал, что его имя не должно упоминаться.
Мериуэзер был известен как блестящий, осторожный менеджер, который был необычайно близок к своей команде и редко покидал отдел. Он доложил о случившемся именно так, как должен был[882]. С другой стороны, он поручился за Мозера и оставил за ним прежние обязанности. Когда Мангер сказал, что имя Мериуэзера нужно включить, он, по слова Макинтоша, произнес: «Боже, я обречен»[883].
На следующий день, в среду, 14 августа, состоялось телефонное совещание, на котором совет директоров услышал «упорядоченное и почти полное описание» дела Мозера. В Salomon полным ходом шел дворцовый переворот: старшие менеджеры понимали отставку Гутфройнда и Штрауса как нечто само собой разумеющееся[884]. Арбы хотели видеть генеральным директором Мериуэзера, что для многих было теперь неприемлемо. В то же время на телеконференции совет директоров обсуждал всего лишь формулировку нового трехстраничного пресс-релиза, с подробностями и упоминанием еще двух нарушений, обнаруженных следователями.
Во второй половине дня Salomon провел еще одно общее собрание. Билл Макинтош сказал: «Произошло то, о чем вы и так слышали. Если клиенты захотят узнать, что происходит, расскажите им все как есть. Не оправдывайтесь за высшее руководство, не извиняйтесь за них. Они сделали то, что сделали».
На следующее утро после выпуска пресс-релиза, в четверг 15 августа, поползли слухи о том, что длинные ножи пошли в ход, и Макинтошу пришел конец. Он оставался в торговом зале весь день, полагая, что Гутфройнд и Штраус не уволят его за нарушение субординации перед сотрудниками. Доверие рынка к Salomon при этом сильно пошатнулось. Акции, которые снижались всю неделю с четверговой отметки в почти 37 долларов, теперь упали до 27 долларов за акцию. Тренд на торгах был нисходящим, потому что акционеры начали подозревать более серьезную проблему, чем проступки Мозера: банковскую панику. И она действительно началась.
Инвесторы прекрасно понимали пирамидальную природу баланса любого инвестиционного банка. Salomon был уникальным по величине: его масштабы превышали крупнейшую страховую компанию, а уступала она по активам только Citicorp. Из-за масштабов фирмы кредитный отдел Salomon выступал в качестве брокера при покупке и продаже собственных среднесрочных векселей. Внезапно возникла длинная очередь из продавцов, для которых не было ни одного покупателя. Чтобы выполнить заявки на продажу, трейдерам приходилось выкупать бумаги за средства Salomon. Поскольку покупать их больше никто не хотел, они превратились в бумажки, на которых было написано, что нынешняя Salomon выплатит будущей Salomon деньги, взяв их из собственного хранилища. Хранилище при этом пустело. Пытаясь сохранить наличность, трейдеры, как могли, отпугивали продавцов, предлагая за векселя более низкую цену[885]. Продавцы быстро поняли, что происходит. В итоге очередь становилась все длиннее.
К концу дня сотрудники Salomon без всякого желания выкупили собственных векселей на 700 миллионов долларов. Затем они вывесили табличку «закрыто для бизнеса», как кассир банка времен Депрессии,
