ли, будут выглядеть глупо. Я тоже чувствовал, что они выглядят глупо, но знал, что они будут выглядеть еще глупее несколько дней спустя, когда их решение спровоцирует финансовую катастрофу», – вспоминает Баффетт[902].

Брэди сказал ему, что, по его мнению, Уоррен слишком остро реагирует, но согласился перезвонить еще раз позже. Ему нужно было проконсультироваться с председателем Комиссии по ценным бумагам и биржам, Бриденом, а также с Корриганом и председателем Федеральной резервной системы, Аланом Гринспеном.

Корриган связался с Полом Волкером, бывшим председателем Федеральной резервной системы, а теперь председателем престижной инвестиционно-банковской компании. Волкер, как и Бриден, смотрел на Salomon с яростью.

Никто из них не верил, что Баффетт уйдет: они считали, что он поставил на карту слишком много. Они знали, что решение Казначейства скажется на Salomon неблагоприятно, но считали это целесообразным. Они не верили, что Salomon потерпит крах, даже если Казначейство отзовет разрешение участвовать в аукционах. Кроме того, они полагали, что рынки настолько доверяют Баффетту, что он в состоянии спасти Salomon, просто раскрыв над ней зонтик своей репутации. Но они не могли быть в этом уверены на сто процентов. Они размышляли о том, смогут ли финансовые рынки пережить крах одной из крупнейших фирм Уолл-стрит. Федеральной резервной системе в этом случае придется закачивать на рынок огромные суммы денег, чтобы удержать на плаву другие банки после того, как Salomon не сможет с ними расплатиться. Спасательного опыта при землетрясениях такого масштаба ни у кого не было. Они хорошо понимали вероятные последствия второго порядка. Глобальный финансовый рынок мог потерпеть крах – справится ли с этим Федеральная резервная система?

Время шло. Баффетт ждал. Первым ему позвонил Алан Гринспен, который сказал, что, несмотря ни на что, он хочет, чтобы Баффетт остался. «Он просил меня продолжать стоять на капитанском мостике, несмотря ни на что», – говорит Уоррен.

Постепенно торговый зал начал заполняться людьми, словно по зову невидимого тамтама. Они закуривали сигареты и сигары и ждали. Арбы столпились отдельно от всех, оплакивая Мериуэзера. Никто не знал, что происходит наверху. Часы тикали, приближая момент, когда в Токио начнутся торги, а по их компании прозвучит погребальный звон.

В это время члены совета директоров наверху бесполезно слонялись без дела, ожидая решения Казначейства. Брэди периодически перезванивал Баффетту, но ничего содержательного сказать не мог. Несколько раз Баффетт повторял ему хриплым от стресса голосом свои аргументы. Он сказал Брэди, что адвокаты Salomon работают над подачей заявления о банкротстве, и упомянул о значении Salomon для мировых рынков, рассказав об эффекте домино, который последует за крахом фирмы.

«Я сказал Нику, что говорил с Джерри Корриганом. Фирма должна была лопнуть. Когда откроется Токио, мы не сможем выкупить наши бумаги. Все будет кончено. Час за часом я рассказывал о катастрофических последствиях. Но для него это как будто ничего не значило», – вспоминает Уоррен.

Брэди вернулся к представителям регуляторов. Большинство из них считали, что это будет слишком большим одолжением: Баффетт просил для Salomon специальных условий, хотя фирма этого не заслуживала[903].

В свою очередь совет директоров Salomon не мог понять, почему аргументы Баффетта не доходят до регулирующих органов. Если они управляют финансовыми рынками, почему не понимают, что Salomon идет ко дну?

Так или иначе, время истекало. Логика Баффетта не помогла привлечь на его сторону ключевого союзника в критической ситуации. После этого у него остался только один выход.

Из всех открытых перед ним путей, из всех ресурсов, которые он мог использовать, этот был самым драгоценным: огромный бассейн хрустально прозрачной жидкости, которую он меньше всего хотел расходовать. Баффетт был готов выполнить почти любой пункт из своего списка ненавистных задач: ввязаться в открытое противостояние, уволить кого-то, разорвать долго взращиваемую дружбу, есть японскую еду, отдать огромную сумму денег или что угодно еще. Единственное, на что он был не готов пойти прежде – это расходовать капитал из банка своей репутации. Все последние десятилетия он лелеял, наращивал и хранил это бесценное сокровище в своем хранилище. Он никогда не расходовал оттуда ни капли, за исключением тех случаев, когда были хорошие шансы получить взамен еще больше.

Теперь же он был под ударом из-за фиаско, которое терпела Salomon. На карту было поставлено все. И все, что мог сделать Уоррен, это просить, умолять о помощи, как о личном одолжении, опираясь исключительно на свой кредит доверия.

С этого момента он навечно останется должником Брэди. Он ставил на кон всю свою репутацию, на создание которой уходит жизнь, а на потерю – пять минут[904]. Ему пришлось собрать больше мужества, чем в нем, как он предполагал, было.

«Ник, – сказал Уоррен надломившимся голосом, – это самый важный день в моей жизни».

У Брэди в это время были свои проблемы. Он не считал аргументы Баффетта убедительными, но понимал чувства, скрывающиеся за словами. По голосу Баффетта он понял, что тот ощущает себя так, будто Salomon бросила его запертым в бочке в Ниагарский водопад.

«Не волнуйся, Уоррен, – наконец ответил Брэди. – Мы справимся с этим». Затем он положил трубку и отправился совещаться.

Когда стрелки часов подползли к половине третьего, и пресс-конференция должна была вот-вот начаться, Брэди все еще не перезвонил.

Баффетт решил разыграть свою последнюю карту с Корриганом. Он снял трубку и набрал номер. «Джерри, – сказал Уоррен, – я еще не вступил в должность исполняющего обязанности председателя. Утром мы не провели собрание из-за действий Казначейства. Я мог бы стать председателем совета директоров Salomon через тридцать секунд, но я не собираюсь провести остаток своей жизни, ликвидируя последствия величайшей финансовой катастрофы в истории. На меня в любом случае подадут в суд полсотни человек, но я не хочу провести жизнь, убираясь после потопа на Уолл-стрит. Единственное, на что я не против потратить часть своей жизни, так это на то, чтобы спасти это проклятое место».

Корриган воспринял угрозу Баффетта, который готов был уйти, более серьезно, чем другие регуляторы. «Я вам перезвоню», – сказал он.

Уоррен сидел и ждал, пытаясь представить свой следующий шаг. Вот он входит в лифт, спускается на шесть этажей вниз и начинает пресс-конференцию словами: «Мы только что объявили о банкротстве».

Внизу, в августовской жаре, томились более сотни репортеров и фотографов, которых внезапно оторвали от бейсбольных матчей, бассейнов и семейных пикников ради пресс-конференции в Salomon. Единственное, чем они могли занять прерванный воскресный досуг, было зрелище окровавленных гладиаторов Salomon, зарезанных на их глазах на песке Колизея.

Шли минуты. Появился бледный потрясенный Мериуэзер. Он, как и было