Это не заняло много времени, потому что был четверг и подметенные только вчера полы оставались чистыми. Потом мне пришло в голову перечитать ежемесячный бюллетень Восьмой зоны – его приносили в каждую квартиру, и из него можно было узнать о предстоящем ремонте дорог в районе, о высадке деревьев на Пятой и Шестой авеню, о новых товарах, которые скоро должны завезти в продуктовые магазины, о том, когда они поступят в продажу и во сколько талонов обойдутся. Кроме того, в бюллетене публиковали рецепты от жителей Восьмой зоны, которые мне каждый раз хотелось попробовать. В этом выпуске оказался рецепт жаркого из енота с любистком и кашей на гарнир – особенно интересный потому, что мясо енота мне не нравилось и постоянно приходилось искать разные способы улучшить его вкус. Вырезанная страничка с рецептом отправилась в ящик кухонной тумбы. Мои неоднократные попытки раз в несколько месяцев послать им собственный рецепт были тщетными: они так ничего и не опубликовали.

После этого мне оставалось только сидеть на диване и слушать радио. С половины девятого до пяти включали музыку, потом – три вечерних сводки новостей, а с половины седьмого до полуночи – опять музыку. Потом вещание прекращалось до 4:00 – им надо было транслировать для военных зашифрованные сообщения, которые звучали как долгое тихое жужжание, а нам надо было ложиться спать, потому что правительство хотело, чтобы мы вели здоровый образ жизни, и по той же самой причине электросети в эти часы вдвое снижали мощность. Музыка была незнакомая, но приятная, она успокаивала, и мне все время представлялись плавающие в физрастворе мышиные эмбрионы с недоразвитыми лапками, похожими на крошечные человеческие ладони. Хвостов у них тоже еще не было, только небольшие отростки позвоночника, и если не знать, что это мыши, ни за что нельзя было догадаться. Это могли быть любые эмбрионы – кошачьи, собачьи, обезьяньи, даже человеческие. Научные сотрудники называли их мизинчиками.

Меня беспокоила судьба эмбрионов, хотя это глупо: генераторы не позволят им нагреться, да и в любом случае они уже мертвы. Они навсегда останутся такими, как сейчас, никогда не разовьются в полноценный организм, никогда не станут крупнее, никогда не откроют глаза, никогда не обрастут белой шерстью. И тем не менее именно из-за них система кондиционирования вышла из строя. Дело в том, что есть разные группы людей, которые не любят УР. Одни считают, что ученые недостаточно стараются, что если бы они работали быстрее, то нашли бы способ избавиться от болезней и все изменилось бы в лучшую сторону, а может, мы даже вернулись бы к прежней жизни, как в те времена, когда дедушке было столько лет, сколько мне. Другие думают, что ученые работают не над теми проблемами. Третьи уверены, что ученые сами выращивают вирусы в лабораториях, потому что хотят уничтожить определенные категории людей или помогают правительству сохранять контроль над населением, и эта группа – самая опасная.

Главная цель двух последних групп – оставить ученых без мизинчиков: тогда им некого будет заражать вирусами, а если заражать некого, придется прекратить работу или придумать другой способ. Так, по крайней мере, эти люди думают. Перебоями с электричеством все не ограничивается: ходят слухи, будто преступные группировки нападают на бронированные грузовики, в которых с Лонг-Айленда привозят лабораторных животных. После инцидента 88 года водителей обязали брать с собой оружие, и каждый грузовик должны теперь сопровождать трое солдат. Но эти меры не помогли: два года назад нападавшим удалось остановить грузовик, ехавшие в нем были убиты, и впервые за все годы существования университета животных не доставили в лабораторию. Приблизительно в это время и произошло первое отключение электричества. Тогда в УР было только два генератора, их мощности не хватило, в крыле Делакруа пропало напряжение, сотни препаратов испортились, и несколько месяцев работы пошли насмарку; после этого директор университета обратился к правительству с просьбой усилить охрану, выделить больше генераторов и ужесточить наказание для преступников, и просьба была исполнена.

Конечно, мне об этом никто не рассказывал. Чтобы понять, что к чему, мне приходится прислушиваться к разговорам научных сотрудников, которые перешептываются в углу лаборатории, и, когда они поручают мне принести одни эмбрионы и унести другие, надо задержаться – ненадолго, чтобы не привлекать к себе внимания, – и прислушаться. Никто особенно меня не замечает, хотя из-за дедушки все знают, кто я. Если новые постдоки или кандидаты поднимают на меня глаза, стоит мне войти в комнату, а потом благодарят за то, что я приношу очередную партию мышей и уношу предыдущую, сразу становится понятно: они только что выяснили, кто я. Но постепенно они привыкают, перестают меня благодарить и совсем забывают о моем присутствии, и это хорошо.

Казалось, что я слушаю музыку уже очень долго, но, судя по часам, прошло всего двадцать минут. Они показывали двадцать минут десятого, и это значило, что мне нечем заняться до 17:30, когда я смогу пойти в магазин, а это будет еще не скоро. Но пока что можно было погулять на Площади.

Мы с мужем живем на северной стороне Площади, в восточной части Пятой авеню. В моем детстве дом, где расположена наша квартира, целиком принадлежал нам с дедушкой, и мы жили там вдвоем, а еще у нас был повар и два помощника по хозяйству. Но во время восстания 83 года государство поделило его на восемь квартир, по две на каждом этаже, и позволило нам выбрать любую. Потом, после свадьбы, мы с мужем остались жить здесь, а дедушка съехал. Окна одной из квартир на каждом этаже смотрят на Площадь, а другой – на север. Мы живем на третьем этаже, с северной стороны, и это хорошо, потому что в нашей квартире тихо. Из окон виден старый двор, где семейство, которое построило этот дом больше двухсот лет назад, когда-то держало лошадей – не для еды, а чтобы ездить на них по городу.

Мне не слишком хотелось гулять по Площади – во-первых, стояла жара, даже хуже, чем обычно бывает в конце октября, а во-вторых, гулять по Площади иногда страшно. Но и сидеть в квартире, где никого нет и нечем заняться, было уже невозможно. Сначала мне пришлось намазаться солнцезащитным кремом, надеть шляпу и рубашку с длинными рукавами, а уже потом можно было спуститься по лестнице, выйти из дому и перейти улицу, за которой начиналась Площадь.

На Площади продавалось все что угодно. Северо-западный угол занимали мастера, которые умели изготавливать любые вещи от замка до