позже рассказал, что они нашли меня в луже мочи, и мне пришлось ждать в приемной с незнакомым сотрудником другой лаборатории, пока за мной не приехал муж.

Это случилось вскоре после того, как мы поженились, вскоре после того, как умер дедушка, и когда что-то разбудило меня, была уже ночь, и до меня не сразу дошло, что я в нашей квартире, лежу в своей кровати. Кто-то сидел на другой кровати и смотрел на меня. Это был мой муж.

– Как ты? – спросил он.

Мне было не по себе, хотелось спать, и произнести нужные слова не получалось. Он не включал свет, но тут по окнам скользнул луч прожектора и осветил его лицо.

Попытки ответить не увенчались успехом, потому что во рту пересохло, и муж протянул мне чашку. Очень хотелось пить, чашка опустела мгновенно, он забрал ее у меня и ушел на кухню, и слышно было, как он снимает крышку с каменного горшка для воды, как деревянный черпак ударяется о стенку, как вода снова наполняет чашку.

Наконец, после нескольких глотков, мне удалось выговорить:

– Я не помню, что случилось.

– Тебя нашли без сознания, – сказал он. – На работе. Мне позвонили, я приехал за тобой и привез тебя домой.

– А. – И тут воспоминания вернулись, но нечеткие, как будто это была одна из дедушкиных историй, которые он рассказывал мне давным-давно. – Извини.

– Ничего страшного, – сказал муж. – Я рад, что тебе лучше.

Потом он встал, подошел к моей кровати, и на мгновение мне показалось, что он сейчас прикоснется ко мне или даже поцелует меня, и непонятно было, как к этому отнестись, но он только посмотрел на меня сверху вниз и на несколько секунд положил ладонь на мой лоб. Ладонь была сухой и прохладной, и мне вдруг захотелось стиснуть его пальцы, но мы с ним так не делаем.

А потом он вышел и закрыл за собой дверь. Мне не спалось, но ни его шагов, ни щелчка выключателя в гостиной не было слышно. Он провел всю ночь там, в темноте, ничего не делая, никуда не уходя, – но не в одной комнате со мной.

Этой ночью все мои мысли были о дедушке. Вообще мысли о нем приходят ко мне часто, но этой ночью они были особенно неотвязными: хотелось повторять все приятные слова, которые он говорил, и думать о том, как, стоило мне сделать что-нибудь хорошее, он крепко обнимал меня и прижимал к себе, и мне это не нравилось, но в то же время нравилось. Он называл меня своим котенком, а когда становилось страшно, можно было прийти к нему, и он укладывал меня обратно в кровать, садился рядом и держал меня за руку, пока я не засну. Но трудно было не думать о том, каким он был в тот последний день, о том, как его уводили, как он повернулся, обводя глазами толпу, и от страха у меня не было сил закричать, и мы с мужем, с которым только что поженились, просто стояли рядом и смотрели, как дедушкин взгляд мечется туда-сюда, туда-сюда, и наконец, когда его вели по ступенькам на помост, он крикнул: “Я люблю тебя, котенок!” – а у меня по-прежнему не было сил ничего сказать.

“Ты слышишь меня, котенок? – позвал он, все еще пытаясь отыскать меня, но он смотрел не в ту сторону, он кричал в толпу, а толпа смеялась над ним, и человек на помосте уже шагнул к нему, держа в руках черную ткань. – Я люблю тебя, котенок, не забывай об этом. Что бы ни случилось”.

И теперь, в постели, мне оставалось только раскачиваться из стороны в сторону и говорить дедушке: “Я не забуду. Не забуду”. Но хотя я действительно помню об этом до сих пор, я больше не помню, каково это, когда тебя любят. Когда-то мне это было понятно, а теперь уже нет.

Однажды утром, спустя несколько недель после обыска, по радио объявили, что в системе кондиционирования воздуха в УР обнаружены неполадки и сотрудникам не нужно приходить на работу.

Сводки новостей передавали каждое утро четыре раза – в 5:00, в 6:00, в 7:00 и в 8:00, – и надо было прослушать хотя бы одну из них, чтобы не пропустить важную информацию. Например, иногда из-за какого-нибудь происшествия менялся маршрут шаттлов, и диктор говорил, на какие районы распространяются эти изменения и где теперь ждать шаттл. Иногда передавали сводку качества воздуха, и тогда становилось понятно, что на улице нужна маска, или сообщали о высоком индексе ультрафиолетового излучения, и тогда надо было взять экранирующую накидку, или о повышении температуры, и тогда стоило надеть охлаждающий костюм. Иногда объявляли о предстоящей Церемонии или о судебном процессе, чтобы можно было заранее спланировать свое время. Для тех, кто работал на крупных государственных предприятиях или в исследовательских институтах, как мы с мужем, по радио могли сообщить о закрытии этих учреждений или об изменениях графика работы. Например, в прошлом году снова случился ураган, и УР закрыли, но мой муж и другие технические сотрудники все равно должны были поехать на Ферму, чтобы покормить животных, убрать за ними, перепроверить показатели солености воды в разделенных на разные классы резервуарах и выполнить разные задачи, с которыми не могли справиться компьютеры. Моего мужа забрал специальный шаттл, который шел не по стандартному маршруту, а сразу через все зоны, и потом привез его прямо к дому, когда небо уже почернело.

Когда шесть лет назад меня взяли на работу в УР, с кондиционированием воздуха не было никаких проблем. Но за прошлый год они случались уже четыре раза. Конечно, полностью электричество в зданиях никогда не отключалось: пять больших генераторов могут восстановить напряжение практически мгновенно. Но в последний раз, в мае, нам велели не приходить, если электричество отключится еще раз, потому что генераторы, которые поддерживают нужную температуру в холодильниках, и без того работают на полную мощность, а тепло наших тел нагрузило бы систему еще сильнее.

Хотя в этот день мне не надо было на работу, привычный распорядок остался неизменным. Съесть овсянку на завтрак, почистить зубы, обтереться гигиеническими салфетками, заправить постель. Но потом оказалось, что заняться мне нечем: за продуктами мы ходим в специально отведенные для этого часы, а стирку можно устроить только в водный день, и на этой неделе он уже был. Пришлось достать из шкафа щетку и подмести квартиру, хотя обычно я делаю уборку по средам и воскресеньям.