ты сейчас читаешь?”, “Куда собираешься поехать в отпуск?”, “Какая хорошая/ужасная сегодня погода, правда?”, “Как ты себя чувствуешь?” – или уже не имели смысла, или стали опасными. При виде этого списка в памяти у меня всплывали наши учебные разговоры с дедушкой, но вспомнить его ответы не получалось.

– Как тебе мясо?

– Хорошее, – ответил муж.

– Не слишком жесткое?

– Нет-нет, хорошее. – Он отправил в рот еще кусочек. – Все отлично.

После этого мне стало легче. Дедушка говорил, что, когда будет тревожно, надо просто начать складывать числа в уме, и именно это мне и приходилось делать сейчас, пока муж меня не успокоил. Теперь волнение отступило настолько, что можно было даже спросить еще что-нибудь.

– Как прошел твой свободный вечер?

– Хорошо, – сказал он, не поднимая глаз. – Замечательно.

Больше ничего придумать не получалось. Но наконец мне пришла в голову новая мысль.

– Вчера вечером прошла Церемония. Из окна шаттла было видно, как к ней готовились.

Теперь он посмотрел на меня:

– И что там?

– Мне не хотелось слушать. А тебе?

– И мне нет, – сказал он.

– Ты знаешь, кто были эти люди?

Мы все понимали, что такие вопросы задавать нельзя. Мне просто нужно было как-то поддержать беседу с мужем. Но тут, к моему удивлению, он снова посмотрел на меня и несколько секунд помолчал – как и я. Потом он сказал:

– Не знаю.

Мне казалось, что он хочет еще что-то добавить, но больше он не произнес ни слова, и мы доели ужин молча.

Две ночи спустя нас разбудил стук в дверь и мужские голоса. Выругавшись, муж вскочил. Мне пришлось потянуться через кровать, чтобы включить лампу.

– Побудь здесь, – сказал он, но останавливать меня было уже поздно. – Кто там? – крикнул он в закрытую дверь, и его храбрость, как и всегда в таких случаях, не могла не восхищать: он казался совершенно бесстрашным.

– 546-й следственный отдел Третьего муниципалитета, сотрудники 5528, 7879 и 4578, – ответил голос с той стороны двери. Послышался лай собаки. – Мы разыскиваем подозреваемого, который обвиняется в нарушении статей 122, 135, 229, 247 и 333.

Статьи, номера которых начинаются с цифры один, – это преступления против государственной власти. С цифры два – незаконная торговля. С цифры три – информационные преступления: обычно это значит, что обвиняемый сумел получить доступ в интернет или хранит запрещенную книгу.

– Просим разрешения обыскать квартиру.

Не то чтобы они действительно просили разрешения, но мы все равно были обязаны его дать.

– Разрешаю, – сказал муж, отпер дверь, и к нам в квартиру вошли трое мужчин в сопровождении большой поджарой собаки с узкой мордой. Самый высокий из них остановился на пороге, направив на нас дуло пистолета, а мы встали у стены напротив к нему лицом, подняв руки, согнутые в локтях под прямым углом, пока двое его напарников открывали шкафы и осматривали спальню и ванную комнату. Обыски должны были проходить тихо, но мы слышали, как они поднимают один матрас, потом другой, как матрасы с глухим стуком падают обратно на кровать, и хотя стоявший в дверях человек был очень рослым, мне все равно были видны другие полицейские группы у него за спиной: одна заходила в квартиру слева, вторая бегом поднималась по лестнице.

Наконец все закончилось, двое мужчин с собакой вышли из спальни, один из них сказал тому, кто стоял на пороге: “Чисто”, а нам: “Подпись”, – и каждый из нас, прижав большой палец правой руки к экрану, который он нам протянул, назвал в микрофон сканера свое имя и идентификационный номер, а потом они ушли, и мы закрыли за ними дверь.

Во время обыска квартиру всегда переворачивали вверх дном. Всю нашу одежду и обувь вышвырнули из шкафа, матрасы лежали криво, и окно было открыто: они проверяли, не подвесили ли мы что-нибудь под подоконником и не спрятали ли среди деревьев – судя по всему, именно так кто-то сделал год назад. Убедившись, что складные железные ставни надежно заперты на замок, муж закрыл окно, задернул черную штору и помог мне поправить сначала мой матрас, а потом свой. Мне хотелось убрать хотя бы часть вещей на место, но он меня остановил. “Брось, – сказал он. – До завтра они никуда не денутся”. После этого он лег в свою кровать, а я – в свою, он погасил свет, и снова наступила темнота.

Стало тихо и в то же время не совсем тихо. Было слышно, как полицейские ходят по квартире над нами; упало что-то тяжелое, и наша люстра задребезжала. Раздались приглушенные крики и собачий лай. А потом мы услышали шаги на лестнице и объявление из громкоговорителей на крышах полицейских фургонов: “Восьмая зона, Вашингтонская площадь, север, дом тринадцать, восемь квартир и цокольный этаж, все чисто”. Потом загудели лопасти полицейского вертолета, и наконец действительно стало тихо – так тихо, что мы услышали, как плачет женщина в квартире то ли над нами, то ли рядом. Но потом и она умолкла, наступила настоящая тишина, и полоска света от проблескового маячка проползла по спине моего мужа, перебралась на стену и снова исчезла в окне. Шторы не должны были пропускать свет маячка, но все равно его пропускали, хотя через некоторое время мы перестали обращать на это внимание.

Мне вдруг стало страшно, и появилось непреодолимое желание сползти с подушки и натянуть на голову одеяло, как в детстве. Мы еще жили с дедушкой вдвоем, когда к нам впервые пришли с обыском, и той ночью, как только все закончилось, мне стало очень жутко, и дедушка, увидев, что я начинаю раскачиваться и стонать, был вынужден прижать меня к себе, боясь, что я могу удариться головой. “Все будет хорошо, все будет хорошо”, – снова и снова повторял он, и на следующее утро мне все еще было страшно, но уже не так сильно, и он сказал, что бояться нормально, что со временем я привыкну к обыскам, что я молодец и герой и что надо все время об этом помнить.

Но легче не стало, как не стало легче разговаривать с мужем, хотя годы, прошедшие с первого обыска, научили меня успокаиваться, научили укрываться с головой, выдыхать и тут же вдыхать тот же самый воздух, чтобы все окружающее пространство наполнилось моим жарким, знакомым дыханием, и тогда я смогу убедить себя в том, что я не здесь, а в спасательной капсуле, которая летит в космосе.

Однако этой