племенная борьба, это борьба за формы правления. И поэтому воссоздать Россию мы можем лишь такой политикой, таким лозунгом, которые близки и понятны народу… Диктатурой Россию не победить… Клеймить сейчас позором движение народных масс как народную смуту — тяжелая ошибка»[2316].

Основная причина краха всех «белых диктатур» заключалась в том, пояснял Раупах, что все участники белого движения «отрицали революцию начисто и не желали видеть в ней того исторического барьера, за которым начиналась новая эпоха жизни русского народа. И потому белые знамена несли в себе одно голое отрицание. Но ради ненависти и мести люди не отдают своей жизни. Кто умирает, тому нужен положительный пароль, новое слово, ставящее себе национально-государственную задачу, тому нужен такой лозунг, который способен зажигать сердца»[2317].

Именно этого, подтверждал Б. Савинков, и не понимали белые генералы: «Основная, решающая ошибка Колчака, Деникина, Юденича состояла именно в том, что и Колчак, и Деникин и Юденич — доблестные вожди — не уразумели того, что идею нельзя победить штыками, что идее нужно противопоставить тоже идею, и идею не вычитанную из книг, и не взращенную на традициях Карамзина, а живую жизненную, понятную каждому безграмотному солдату и близкую его сердцу»[2318].

Действительно, на всех фронтах, все белые диктатуры обладали этой — одной и той же общей особенностью:

Характеризуя диктатуру, установившуюся на Севере России, член правительства Северной области эсер Б. Соколов отмечал: «Гражданская война заставила меня довольно спокойно относиться к положению, что для победы необходима диктатура… Но если твердая власть и есть необходимое условие для победы, то, во всяком случае, не ею одной куется последняя. Чего-чего, а твердой власти наши военные не были лишены… Ибо для них все начиналось с твердой власти и кончалось ею же. Причем часто они довольствовались лишь внешним проявлением этой твердости… Погоня за призраком твердой власти, а не за ней самой, не затем, что бы быть сильным, а что бы казаться таковым. И ген. Миллер, который среди других генералов выделялся сравнительной культурностью, тем не менее, был типичным «российским военным диктатором». Он стремился к «окружению и оформлению» своей власти, мало заботясь о фундаменте, на котором она зиждется…»[2319].

На Юге России ген. Деникин был сторонником «чистой формы диктатуры»[2320]. Своей «основной целью» Деникин выдвигал: свержение большевиков, восстановление «основ государственности и социального мира, чтобы создать необходимые условия для строительства затем народной власти волей народа…, разрешени(е) таких коренных государственных вопросов, как национальный, аграрный и другие…, я считал выходящим за пределы нашей компетенции… Диктатуре национальной, к осуществлению которой стремились на Юге, свойственны иные задачи и иные методы, чем диктатуре бонапартистской»[2321].

«Диктатура Наполеона была «политическая», а не «военная», — отвечал Деникину ген. Головин, — Под первым определением нужно понимать диктатуру, имеющую целью установление определенного политического и социального порядка; под термином же «диктатура военная» нужно понимать такую диктатуру, которая уклоняется от проведения политических и социальных реформ, а имеет своим лозунгом «все для армии»[2322]. «Сравнивая диктатуры Наполеона и Деникина, историк не может не прийти к выводу, противоположному мнению Деникина, — приходил к выводу Головин, — А именно: диктатура Наполеона была «национальной», диктатура же Деникина была «узковоенной»[2323].

В Сибири, взгляды адм. Колчака передавала его реакция на американские требования определения демократических целей войны: «Америка ведет войну только с чисто своей национальной психологической точки зрения — рекламы…, — отвечал на них Колчак, — Американская war for democracy — Вы не можете представить себе, что за абсурд и глупость лежит в этом определении цели и смысла войны»[2324]. Колчак определял свои идеи следующим образом: «Население ждет от власти ответа…, — Вопрос должен быть решен одним способом — оружием и истреблением большевиков. Эта задача и эта цель определяют характер власти, которая стоит во главе освобожденной России — власти единоличной и военной»[2325].

Провозглашая диктатуру, Колчак не ставил перед собой каких-либо определенных политических целей. Этот факт подтверждал допрашивавший Колчака К. Попов, который приходил к выводу, что это была «политически безличная фигура»[2326]. К подобным выводам приходил и известный американский политолог Дж. Спарго: «Я сомневаюсь, что у него вообще есть какие-либо политические взгляды. Колчак никогда не был и не является политиком в прямом смысле этого слова»[2327]. Действительно цели Колчака ничем не отличались от целей диктатур установленных ген. Деникиным и ген. Миллером: все «белые» диктатуры на Севере, на Юге и в Сибири, используя определение Головина, являлись диктатурами «узковоенными».

Этот факт признавал и сам Деникин, и вместе с тем он признавал свое полное бессилие изменить что-нибудь: «даже военная диктатура, для того, чтобы быть сильной и устойчивой, нуждается в поддержке могущественного класса, притом активного, способного за себя постоять, бороться, — писал он, — Наша же средняя линия вызвала опасение одних классов, недоверие других и создала пустоту в смысле социальной опоры вокруг»[2328].

Эту пустоту определяла ничтожность тех политических сил, на которые могла опереться «белая» диктатура. Представление о «политическом весе» этих сил, давали результаты выборов в Учредительное собрание, на которых кадеты получили 4,5 %, а правые — 1,4 % голосов. При распределении депутатских мандатов кадеты и казаки получили всего по 2 % от общего их количества + 1 человек от православной церкви. В то же время национальные партии всех цветов и оттенков получили ~ 20 %, общероссийские социалисты ~ 70 % всех мандатов[2329]. Вся социальная база, на которую могли рассчитывать «белые» диктатуры, представляла собой не более 4–6 % населения страны.

«Сочувствие населения было на стороне красных, нас, белых, поддерживала лишь сравнительно небольшая группа интеллигенции и казачество…, — подтверждал этот факт атаман Г. Семенов, — Нам приходилось опираться только на офицерство»[2330]. «История знает диктатуру, сила которой покоилась на народном избрании — этого в Омске не было, — подтверждал Гинс, — Идея диктатуры была выдвинута малочисленной группой населения»[2331].

Но даже эту малочисленную группу раздирали такие ожесточенные противоречия, которые полностью исключали любое объединение усилий «белых» партий, для создания национальной диктатуры. Этих противоречий разных цветов и оттенков было огромное множество. Примером здесь могли служить отношения Добровольческой армии и кубанских казаков, говоря о которых, главный идеолог Деникина К. Соколов констатировал: «Мы оказались не в состоянии сговориться на общих принципах… Принципы были непримиримо различны»[2332].

Но наиболее грозно эти непримиримые противоречия разрывали изнутри само белое движение, приводя к бескомпромиссной взаимной вражде его основные группы, которые, несмотря на их многочисленность и пестроту спектра, можно условно разделить на два течения — либерально-буржуазное и реакционно-монархическое. Непримиримость позиций сторон подтверждалась тем,