Шрифт:
Закладка:
Наибольшей проблемой было сохранение баланса между демократией и централизмом. По словам Троцкого, «сам Ленин говорил, что палку, изогнутую в одну сторону, пришлось перегибать в другую. Его собственная организационная политика вовсе не представляет одной прямой линии. Ему не раз пришлось давать отпор излишнему централизму партии и апеллировать к низам против верхов. В конце концов, партия в условиях величайших трудностей, грандиозных сдвигов и потрясений, каковы бы ни были колебания в ту или другую сторону, сохраняла необходимое равновесие элементов демократии и централизма. Лучшей проверкой этого равновесия явился тот исторический факт, что партия впитала в себя пролетарский авангард, что этот авангард сумел через демократические массовые организации, как профсоюзы, а затем Советы, повести за собой весь класс и даже больше, весь трудящийся народ. Этот великий исторический подвиг был бы невозможен без сочетания самой широкой демократии, которая дает выражение чувствам и мыслям самых широких масс с централизмом, который обеспечивает твердое руководство…»[2278].
С окончанием гражданской войны троцкисты выступили против демократического централизма, в целях развития партийного демократизма в виде фракционности. Демократический централизм, пояснял Троцкий свою позицию, оправдан лишь для конкретных исторических условий, при их изменении он может нести потенциальную угрозу обществу: «Демократизм и централизм, сведенные к отвлеченным принципам, могут, подобно законам математики, найти свое применение в самых различных областях. Не трудно чисто логически «предсказать», что ничем не сдерживаемая демократия ведет к анархии или атомизированию, ничем не сдерживаемый централизм — к личной диктатуре… Поскольку централист Ленин казался мне чрезмерным, я, естественно, прибег к логическому доведению его до абсурда. Но дело шло все же не об абстрактных математических принципах, а о конкретных элементах организации, причем соотношение между этими элементами вовсе не оставалось неподвижным…»[2279].
Позиция Троцкого находилась в полном соответствии с постулатами классиков марксизма: временный характер централизма, «диктатуры пролетариата» был установлен еще К. Марксом, по словам которого, «для уничтожения классов необходима временная диктатура угнетенного класса»[2280]. Сам Ленин пояснял, что именно своим временным характером диктатура (единовластие) отличается от деспотии: «Единовластие… отличается от деспотизма тем, что оно мыслится не, как постоянное государственное учреждение, а как преходящая мера крайности»[2281].
Почему в России не победил «Франко»
Мы проиграли Белую борьбу на всех рубежах — Северном, Южном, Западном и Восточном. Это уже не случайность, не перст судьбы, а определенное указание на то, что были какие-то общие причины, не позволившие нам выйти победителями.
О необходимости введения в России правой военной диктатуры уже 28 ноября 1917 г. заговорит министр британского военного кабинета лорд Р. Сесил: вести переговоры с умеренными социалистами в России, утверждал он, столь же бесполезно, как с большевиками, и какую-то надежду сулит лишь военная власть. Возможно, какой-нибудь генерал… возьмет на себя руководство, восстановит Восточный фронт и сбросит большевиков[2283].
Госсекретарь США Лансинг 10 декабря 1917 г. убеждал президента Вильсона: «Только военная диктатура, опирающаяся на поддержку войск, способна гарантировать стабильность в России и ее участие в войне»[2284]. «То и дело происходят тайные сборища различных партий оппозиции: кадетов, эсеров и т. д. Пока это только «rasgavors», и вполне вероятно, что люди, неспособные договориться между собой и совместно действовать, так и не смогут ничего добиться. Единственным режимом, могущим установиться в России, — приходил к выводу 17 апреля 1918 г. секретарь посольства Франции в России Л. Робиен, — остается самодержавие или диктатура…»[2285].
«Условия, создавшиеся ныне на Юге России, не подходят ни к каким принятым нами до сих пор понятиями о цивилизации, — сообщал корреспондент британской военной миссии на Белом Юге России майор Годжсон, — Разница между Россией и Англией так велика, что я могу объяснить ее лишь примерно: если бы любой английский городской совет был призван управлять Россией, он справился бы лучше, чем все теперешние русские законодатели… Распущенность спекуляция и пьянство в данное время такие же враги России, какими были и раньше… Россия никогда не переставала пить водку, поэтому она проиграла войну… Вся страна нуждается быть взятой в крепкие руки. По моему мнению, строгая и справедливая диктатура наиболее подошла бы моменту…»[2286].
В России «диктатура, — отмечал Мельгунов, — стала бредовой идеей всех политических буржуазных группировок, выплывших на поверхность общественной жизни после свержения большевиков»[2287]. Эти настроения наиболее отчетливо проявились в Сибири, в Директиве кадетского ЦК, привезенной из Москвы, в ответ на уфимское Государственное Совещание 23 сентября 1918 г., В. Пепеляевым. Директива «была весьма краткой: диктатура»: «Комитет партии Народной свободы считает, что наилучшей формой для осуществления такой власти было бы создание временной единоличной власти». «Призыв к диктатуре отчетливо прозвучал и на съезде торгово-промышленников, собравшемся одновременно с Государственным Совещанием. Еще более за диктатуру были правые круги русского общества…»[2288]. «Вопрос о диктатуре назрел, как назрел болезненный волдырь, который вот-вот лопнет. (Председатель Омского комитета кадетской партии) В. Жардецкий, не стесняясь, говорит об этом, говорят и другие из кадетского комитета»[2289].
Даже среди простого народа, буквально в один голос, как отмечали колчаковские генералы Будберг и Сахаров: «выявилась определенная и всеми сознаваемая необходимость диктатуры, того, что называет твердой властью…, сначала робко, но затем все шире и сильней, выявилась не только необходимость, но даже тоска России по монархии, по царской власти»[2290]; «только подкладка тут не идейная, а самая практическая: изнеможенное всякими перевертиями население, изверившись во всех видах новой власти и видя, что жизнь становится все хуже и невыносимее вспомнило, что тогда жилось куда лучше, и жаждет этого старого как избавителя от всех прошедших по его бокам экспериментов»[2291].
Подобные настроения были и на Юге России: «каждый раз, когда мутная волна бандитизма нас захлестывала…, я, — вспоминал Мартынов, — приходил к убеждению, что в одном пункте мы, меньшевики, были совершенно слепы, что наш меньшевистский взгляд на демократию и диктатуру в эпоху революции есть взгляд маниловский, кабинетный, безжизненно-доктринерский. Когда я очутился на Украине, в самой гуще гражданской войны, в самом пламени бушующих народных стихий, суровые факты действительности безжалостно разрушали мои старые парламентско-демократические схемы…»[2292].
Генералы, решившие взять на себя твердое руководство, скоро найдутся:
На Юге России, ген. А. Деникин, перебрав все варианты организации политической власти, скоро пришел к идее «полной концентрации власти в виде диктатуры, признавая такую
