– Что дарить будем? Кроватку, коляску?

– Лучше конверт с деньгами. Сами купят, что захотят. В отделении тоже небось соберут.

– Ладно. А коляску отдам нашу. Поюзанная, но хорошая, триста баксов стоила.

– Идет. Ну, давай!

– Давай.

Через неделю я ухожу в отпуск и сразу лечу в Таиланд.

На второй день в Паттайе понимаю: надо было выбрать Турцию. Здесь мы были с Таней, и все время кажется, что она вот-вот выйдет навстречу из-за угла: загорелая, веселая, в тех самых белых шортах, которые мы искали среди смятых простыней – потом, после любви.

С кем она теперь? Я раз и навсегда запретил себе отслеживать ее аккаунты в соцсетях. Да она и раньше вела их только из-за работы. Пиарщик – это образ жизни, и с моим образом он не стыкуется. Чудо, что нам удалось прожить вместе целых пять лет.

Отпуск заканчивается неприлично быстро, и я этому втайне радуюсь.

– С возвращением, Сережа.

– Спасибо, Нина Ивановна.

В сухонькой руке, усеянной старческой «гречкой», блестят ключи.

Единственный плюс коммуналки: есть кому присмотреть за котом. Если повезет на соседей, конечно. Мне вот повезло. Надо будет все же всучить Нине Ивановне денег. Она каждый раз отказывается – долго, церемонно, – а потом все равно берет. После отдаривается пирожками.

Дверь открывается в темноту. Под кроватью горят два красных глаза.

– Кис-кис… – говорю я виновато.

Под кроватью фыркают.

Тай злопамятен, но никогда не мстит в тапки. Это ниже его достоинства. Мы с Таней нашли его у мусорных баков, когда в первый раз вернулись из Паттайи. Отмыли, вывели блох и глистов. Из уличного замарашки вырос роскошный таец с хриплым пиратским голосом и густым плюшевым мехом. Назвали с моей подачи: Тайленол, в быту – Тай. Таня его называла – Тайчик. Говорила, смеясь, что любит его больше, чем меня. И бросила нас обоих, как надоевшие туфли.

Под кроватью молчат. Пару дней Тай будет дуться, потом сменит гнев на милость и снова снизойдет до общения.

Включаю телевизор – узнать новости – и начинаю разбирать сумку.

Завывающая сирена скорой и скороговорка диктора:

– …самая крупная авария за текущий год. Маршрутное такси врезалось в остановку и взорвалось. К месту происшествия стянуты пожарные расчеты. Работают силы МЧС и скорой медицинской помощи…

На экране мелькают отблески мигалок и красный крест на чьей-то форменной куртке.

Интернет тоже полон упоминаниями об аварии. Выложенные видеоролики, снятые на телефоны, – свежие, с пылу с жару. Что заставляет людей фиксировать чужую боль и смерть?

Вот опять ролик с бригадой скорой помощи: другой ракурс, крупный план. Среди скорачей знакомых нет. А вот у лежащей на носилках девчонки татуировка на шее: скорпион, задирающий хвост как раз над сонной артерией. Где-то я это уже видел…

Будит меня телефонный звонок.

– Сережа! Ой, беда какая, Сережа!

Наша однокурсница Оля рыдает в голос, и до меня не сразу доходит то, что она говорит. Что Катя, жена Виталика, была на той самой остановке.

Была. Ее уже нет. Она погибла на месте, как и четверо тех, кто стоял рядом.

– А Витас где?

– На дежурстве… – Оля опять плачет навзрыд.

– Он уже знает?

Виталик уже знал. Позвонил жене – узнать, как она добралась, – а ответил чужой голос.

Как он доработал до конца дежурства? На автомате, на зубах, отключив все, что не требуется для того, чтобы все принятые по смене были переданы живыми и без отрицательной динамики.

К Виталику я приезжаю утром. Он сидит за кухонным столом и складывает гармошкой лист «Афиши».

– Витас…

– Помолчи, Серый, ладно? Будем считать, что ты все уже сказал.

Он отрывает по сгибу полоску листа и бросает на пол, в кучу таких же полосок.

– Тебе бы сейчас каких-нибудь транков выпить.

– Дэн уже звонил, у него схема отработана. Предлагал у него в отделении полежать – потом, после… похорон.

Мерзкий звук разрываемой бумаги – как ножом по стеклу, – и еще одна полоска отправляется на пол, в пеструю рыхлую груду.

– Обещает в свою палату положить. Говорит, лежать будешь, как у Христа за пазухой, – голос Виталика звучит так, словно он читает прогноз погоды. – Оказывается, у Христа за пазухой психушка есть, представляешь?

– Не психушка. Отделение пограничных состояний. Ляжешь?

– Подумаю. Не туда бы мне ложиться, Серый… Ладно, ехать пора.

– Я на машине.

– Хорошо, а то я литр водки выглушил. Как воду, веришь?

– Верю.

Виталик отрывает последнюю полоску, швыряет ее на пол и идет за курткой.

Пусть рвет бумагу, бьет посуду, глушит водку. Пусть делает что угодно, лишь бы не то, о чем проговорился.

На поминках Дэн отзывает меня в сторону и протягивает небольшой аптечный пакет.

– Уговори его, пусть принимает по схеме. Я все расписал, бумажка там внутри. Проследи за ним, Серега, хорошо? Если что – ко мне, вэлкам. Я с него глаз не спущу. Потом психотерапевта найдем хорошего.

– Спасибо, но это все после. Он не просыхает. По литру в день, не меньше.

– Хорошо, что сказал. Транки с водкой – прямой путь к психозу. Попробуй ему напомнить, что так и до белочки недалеко.

– Вот сам и напомни. Кто из нас психиатр: я или ты?

– Меня он сейчас не услышит. Вы с ним друзья, а я так, однокурсник.

– Тоже верно.

– Забери его к себе пожить, ладно? Ему сейчас нельзя одному оставаться. И обстановку лучше сменить, хоть ненадолго.

Рядом возникает Эдик и протягивает мне конверт.

– Мы тут собрали немного. Кто сколько смог. Подержи у себя. Оклемается – отдашь.

– Ладно.

Виталику я ничего не объясняю: просто сажаю в такси и везу к себе. По дороге прикидываю, достаточно ли дома спиртного. Кое-что я прихватил со столов, но сколько ему понадобится, чтобы отключиться? А там прокапать как следует, и можно будет подключать все, чем снабдил меня Дэн.

Виталик мне не нравится. Он каменно молчит и смотрит в никуда. Веселая ночка предстоит, однако…

Комната сразу делается маленькой, когда в нее вваливается Виталик. Тай шипит и бросается под диван. Двигаясь как статуя Командора, Виталик водворяется за столом и мертвым голосом говорит:

– Налей.

Я наливаю. Еще и еще. С каждым глотком лицо Виталика застывает все сильнее и сильнее.

– Почему, Серый? – Виталик не понижает голоса, хотя время к полуночи. – Вот скажи, почему именно она? Она, а не эта пигалица с татухой? Кожа да кости, а душа как гвоздями к телу прибита. Я ее вытаскивал, а Катя в это время… Налей!

Я наливаю, чтобы не отвечать на вопрос, на который нет ответа.

Почему этот, а не тот?