Как я уже выше говорил, не думаю, что за предложениями Кремля крылись какие-то задние мысли. Мне показалось, что Молотов был разочарован тем, что его усилия [найти компромисс] не удовлетворили нас. В этом также проявились разные подходы и различное юридическое мышление. Юридически было ясно, что мы не могли в одностороннем порядке предоставить Советскому Союзу право консультаций. Мнение Кремля было прямо противоположным. В целом, представляется, что Кремлю чуждо то тщательное соблюдение норм международного права и договорных обязательств, которое присуще нам, северо-европейцам. После 1921 года условия полностью изменились, это подчёркивал Молотов. Некоторые подписанты конвенции исчезли, а «Лига Наций умерла, и об этом никто не жалеет». Соотношение сил на международной арене совершенно иное, чем это было в 1921 году. И, прежде всего, Советская Россия стала совершенно иной, чем была тогда. Теперь это мощная держава. На этой стороне Европы она стала фактором номер один. Её интересы теперь весят гораздо больше. Всё это должно было найти своё выражение в юридических формулировках.

Снятие статьи IV в Хельсинки сочли весьма удачным решением. Нам также было объявлено, что в ближайшие дни в парламенте состоится обсуждение соглашения. Поскольку последнее предложение Советского Союза, по существу, соответствовало первому, которое мы не приняли, то до тех пор я испытывал озабоченность. Теперь же я с удовлетворением ответил: «Если мы сможем избежать дальнейшего обмена бумагами и принять советское предложение, то я сочту это решение самым лучшим для Аландских островов и вообще для отношений с Москвой. Кремль раздражает то, что главный вопрос давно согласован, а окончательного решения так и нет».

Парламент дал правительству полномочия заключить с Советским Союзом соглашение на основе представленного ему проекта договорных статей, которые соответствовали последнему советскому предложению. В записке правительства говорилось, что новое соглашение не повлияет на положение конвенции 1921 года.

11 октября 1940 года в Кремле мы подписали соглашение. «Молотов был в хорошем настроении, – записал я в дневнике. – Он сказал, что считает это соглашение шагом вперёд в наших отношениях. Я заявил, что испытываю удовлетворения тем, что этот вопрос нашёл своё решение. Молотов ответил, что он тоже доволен».

Таким образом, этот сложный вопрос был снят. Но я лично не был доволен тем, как шло его обсуждение. Было бы лучше с самого начала принять первое русское предложение, чем нудно обсуждать его долгие месяцы. Конечно, пришлось бы добавить вторую статью с положением о границах зоны Аландских островов, в третью – порядок рассмотрения заявлений консула, что было бы естественно, и против чего советская сторона не возражала. «После долгого обсуждения статьи IV мы, в конце концов, приняли их первое предложение, но для этого Молотову пришлось ударить кулаком по столу и выдвинуть ультиматум, – писал я министру иностранных дел. – Подобная практика рассмотрения дел не способствует укреплению наших позиций, поскольку здесь создаётся впечатление, что с Финляндией можно договариваться, только проявляя жёсткий подход. Подобную практику, когда вопрос несколько раз возвращался на рассмотрение в Хельсинки, а затем всё-таки было принято первое советское предложение, Сталин и Молотов не могли понять».

Специалист по международному праву, министр Р. Эрих в упомянутой выше статье резко критиковал соглашение 1940 года. «Это – печально известное соглашение со львом, pactum leoninum4, международная аномалия, – писал он, – это – звено в той политике насилия и шантажа, которая началась с нападения на Финляндию в 1939 году, которая продолжилась Московским мирным договором и продолжается после него». Правда, по мнению Эриха, конвенция 1921 года ещё до подписания нового соглашения утратила всё своё практически-политическое значение и, говорит он далее, потеряла всякую силу и эффективность.

Я, конечно, не хочу защищать соглашение по Аландским островам 1940 года, особенно с юридической точки зрения. В связи с постоянными изменениями в международной обстановке, постоянным перераспределением сил международное право оказывается под давлением. Тезис Эриха о том, что конвенция 1921 года потеряла практическо-политическое значение и утратила свою эффективность ещё до заключения соглашения 1940 года, соответствует действительности. Однако можно спросить: а имела ли она когда-либо практически-политическое значение, и была ли она когда-либо эффективной? На мой взгляд, она с самого начала практически не имела значения, поскольку сформированная на её основе система была неуклюжей, сложной и непрактичной. Следствием, с одной стороны, призрачной международной юридической защиты островов по конвенции и, с другой – опять же призрачного права Финляндии на оборону островов, стала их действительная демилитаризация, без всякой возможности их обороны. Соглашение 1940 года, по которому острова остались без всяких укреплений, вряд ли внесло какие-либо фактические изменения в положение дел. Но, с юридической точки зрения, конвенция 1921 года продолжала действовать. По крайней мере, таково было представление Финляндии и Швеции на переговорах в Стокгольме в 1938 и 1939 годах, а также её других государств-участников и Совета Лиги Наций.

Аландские острова, как подчёркивает Эрих, находились в зоне общеевропейского интереса. Об этом ещё в 1856 году свидетельствовало соглашение о запрете их милитаризации. Интерес к островам проявился и в конвенции 1921 года, по которой к определению статуса островов подключились десять государств, а также Совет Лиги Наций. Но этот общеевропейский интерес к островам был довольно слабым, из чего и следовала неэффективность конвенции 1921 года. Эрих считает, что, поскольку о конвенции 1921 года больше говорить не стоит, было бессмысленно ограничивать суверенное право финского государства на защиту этой части своей территории, хотя Аландские острова и могли бы стать зоной мира, может быть, даже нейтрализованной территорией, но только не беззащитной. Он полагает, что какое-либо иное государство, скорее всего, западный сосед Финляндии, может иметь признанный интерес к поддержанию мира на островах, и что подобные планы, о которых Финляндия и Швеция договорились в 1939 году, имеют право на существование.

После событий последних лет трудно не заметить, что, кроме Финляндии, которой принадлежат острова, и Швеции, которая проявляет к ним интерес, растёт интерес к островам со стороны Советского Союза, а за ним и Германии. Складывается впечатление, что Финляндия и Швеция больше не могут вдвоём свободно заниматься вопросами положения островов. Система конвенции 1921 года нуждалась в повышении эффективности, и в Финляндии сочли, что нам было бы выгодно подчеркнуть наличие более широкого интереса к островам. Поскольку как раз этот общеевропейский интерес и проявился в конвенции 1921 года, правда, не в очень эффективной форме, но хотя бы в виде принципиальной позиции, то не в интересах Финляндии было бы занимать негативную позицию