идея, будто бы у каждого человека есть «своё» место, куда он обязательно уйдёт плакать, когда окажется чем-то огорчен. В реальности ведь всё не так: у Льва не было такого места, да и спросить кого угодно – ни у кого нет. Нет ничего комфортней, чем расстраиваться дома, в своей комнате или в ванной. Но Слава не пошёл домой. Почему? И куда он тогда мог пойти?

За домом культуры Горького Славы не оказалось. Они с фонариком прошлись вдоль стен монументального здания, но Лев сразу понял, что это напрасная трата времени.

Он повернулся к Юле, случайно засветив ей в лицо, она поморщилась и он, извинившись, выключил фонарик. Спросил:

- Ты знаешь его друзей?

- Да у него особо нет друзей.

- Бывшие одноклассники? Однокурсники? Хоть кто-то?

- Я никого не знаю, - беспомощно отозвалась она.

- Ладно. Пошли.

- А куда?

- Пошли.

Он не знал, куда. Но ничего не делать тоже не мог. Они ещё раз прошлись по Богдану Хмельницкого, только в другую сторону, вернулись дворами к Славиному дому на Танковой (Лев ещё подумал – «Ну и название, как раз для пацифиста»), Юля перепроверила, не вернулся ли он домой (не вернулся), снова спустилась ко Льву, сообщила, что «мама начинает что-то подозревать», и они опять двинулись дальше – решили пройти пешком к метро «Заельцовская» и доехать до центра.

Юля, зябко передернув плечами, рассуждала:

- На улице очень холодно. Ему ведь тоже очень холодно, да? – Льву становилось только хуже от этих вопросительных уточнений. – Его нет дома у меня. Его нет дома у тебя. Кафе и магазины закрыты. Общественный транспорт не ходит. Только метро. Значит, он может быть в метро!

- Мёрзнуть на улице он тоже может, - нехотя возразил Лев.

- Зачем ему мерзнуть на улице, если можно зайти в метро? – не поняла Юля.

- А зачем ему заходить в метро, если можно вернуться домой? – огрызался Лев.

- Блин, ты прав… Когда ты так говоришь, всё реально начинает выглядеть жутко.

Он чуть не закричал на неё: а это что, не жутко на самом деле?! У тебя брат, блин, пропал!

Лев чувствовал, как бестолково всё, что они делают. Это бессмысленно. Он знал, что они не найдут его ни на улице, ни в метро, ни у театра оперы и балета, ни на каком-нибудь там сраном водохранилище – нигде. Он не мог придумать ни одной логичной причины, по которой Слава решил шататься в минус двадцать пять градусов по городу, не отвечать на звонки ни ему, ни сестре, и всё это вместо того, чтобы вернуться домой. Он хотел бы поверить, что это манипуляция, выражение крайней степени обиды, жертвой которой он сделал всех – даже своих родственников, но это было так на него не похоже, что ничуть не утешало.

Когда они добрались до кольцевой развязки возле «Заельцовской» Лев сдался. Он сказал, останавливая Юлю:

- Нет смысла никуда ехать.

- Почему?

- Потому что… потому что это огромный город, - жалостливо ответил Лев. – Он может быть где угодно! И одновременно может нигде не быть. Может… может, он где-то в лесу. Тут же дофига лесов. Вдруг он где-то там? Мы ни за что не найдём его в лесу. Может, его похитили, держат силой, закопали, съели, уб…

- Хватит! – прикрикнула на него Юля. – Ты что несешь?

Он беспомощно опустился на лавочку возле пустующей остановки и понял, что сейчас постыдно расплачется прямо при ней. В тот момент мысль о том, что это стыдно, была какой-то вялой, маячащей на фоне, а не передний план вылезли все остальные мысли: со Славой что-то случилось и он в этом виноват. Если бы не эта дурацкая перепалка… Он прокрутил её в голове от начала до конца: свои реплики, его реплики, и вздрогнул от ужасной догадки.

- Юля, всё хреново.

Она, перепугавшись, села рядом с ним.

- Что хреново?

- Уходя, он сказал: «Я пойду домой». Я точно помню. Домой. Не шататься по улицам, а домой. Значит, он не дошёл до дома.

Юля тут же врубила неубиваемый оптимизм:

- Может, он передумал?

- И куда пошел? Это было в полседьмого! – он почувствовал, как начинает погружаться в новые для себя эмоции – страх, смешанный с отчаянием. – Пять часов назад!

Юле перекинулось его отчаяние, как пламя перекидывается с ветки на ветку. Она поставила пятки на скамейку, обхватила себя коленями и сказала:

- Блин, я тогда… Я тогда не знаю! Я тоже переживаю!

Она заплакала первой и тогда Лев, с чистой совестью, заплакал вторым – по крайней мере, продержался дольше, чем девчонка.

- Последнее, что я ему сказал… что он нарисовал меня… как педика, - всхлипнул Лев, вытирая слёзы.

- А я ему… А я и не помню! – и Юля в голос разревелась, опустив лицо в варежки.

Как же ему хотелось сейчас забрать все свои гадкие слова обратно. Сказать ему, что он был не прав, что это гениальный рисунок, что его вообще никто никогда не рисовал, и для него этот подарок был ценнее всего на свете, и волосы золотистые ему понравились, и улыбка, как у дурачка, тоже, и пусть хоть вообще лицо ему губной помадой раскрасит – он будет только рад.

- Надо тогда в полицию идти, - снова подала голос Юля.

Он покачал головой:

- Рано. Не примут заявление.

- Бред какой! – разозлилась она. – А когда не рано? За пять часов его могли уже расчл…

- Хватит! – на этот раз пересказ отвратительных сценариев перебил сам Лев. – Давай расходиться по домам. Мы всё равно не понимаем, где искать.

Она согласилась. Он проводил Юлю до дома, они обменялись номерами телефонов у подъезда и договорились держать друг друга в курсе.

Возвращаясь домой, Лев воображал, в чём ему придется признаваться, если они пойдут в полицию. Он видел его последним. Они обязательно спросят, ругался ли он с кем-то накануне, и Лев ответит, что ругался – с ним, и ему придётся пересказать суть ссоры, и он будет пересказывать всё максимально точно, чтобы не запутывать следствие, и над ним, конечно, поржут, и на следующий день в местных новостях объявят о пропаже парня, который накануне поругался с… Как они его назовут? Любовником? Наверное, так. В общем, их выставят педиками, но он всё равно