Вряд ли, конечно, старой монахине хватит дерзости и сил на такое злодейство, но она чересчур доверяет своему ведьмовскому кругу, и от этого, увы, кровь невинных прольется еще не раз.

– Сообщить ли матери Винри? – спросила я Нору. Та по обыкновению в прострации смотрела в одну точку.

Оттого, как медленно смыкается пропасть между нами с Люсией, ныло сердце. Других ведьм, кроме нее, мне узнать не довелось, к тому же с первой минуты знакомства она окружала меня теплотой.

Тем больнее, что на последней встрече я проговорилась о Ясмин. Вряд ли наставница поверила, что ее тайна осталась тайной, – и это тревожило. А вдруг она мнит, что я выболтала все? Раскрыла существование ковена? Чем больше об этом думаешь, тем страшнее. Лучше заняться Норой.

* * *

Часто в одиночестве предаваясь думам, я гадала, как все-таки вытянуть Нору из тьмы. Тогда в ухо мне вползал гнусный голос и принимался вливать яд сомнений.

А вдруг я хочу вернуть Нору, просто чтобы не тяготиться ею? Хочу помочь не ей, а себе?

В душе бушевала борьба. Меня мучила потребность быть хорошей, но по ночам настигала горькая правда: лишь затем я стремлюсь пробудить Нору, чтобы хоть немного ощутить себя значимой, – а это уже само по себе корыстно.

Я противостояла своим демонам точно так же, как Нора: молча, стоически – и никто не слышал наших задавленных криков.

* * *

Сошел с улиц снег, и город высвобождался из власти зимы. Набирала силу первая весенняя оттепель; новый год и новая жизнь были в разгаре.

Я заказала для Норы кресло-каталку, которую доставили через неделю. Каркас сиденья был сделан из витого железа и резного дуба, а колеса и спицы – из дерева, лакированного и начищенного до блеска.

Усадив Нору в каталку, я решила свозить ее в Малый район. Платье для нее я заказала вместе с креслом. Свободного кроя, темно-охряного цвета, оно смотрелось просто и скромно. Рукава я закатала и приколола, чтобы не болтались, а подол платья подвязала к сиденью вместе с самим телом.

На улицах нас преследовал шепот. Прохожие тыкали пальцем в отрешенную Нору и слезно качали головой. Никого не замечая, я, как истинная монахиня в белом, безропотно катила свою подопечную по дороге – и никак не ожидала, что кто-то захочет подойти с благодарностью и похвалить за безмерные доброту и милосердие, раз я не бросаю в горе эту искалеченную душу.

Людям было невдомек, какая боль гложет ее сердце. Нора не отвечала никому, и я лгала, что она просто не в духе, обижаться не стоит.

Дважды пришлось упорно отказываться от протянутых нам монет.

Столь лестные слова, что мне расточали, поневоле должны окрылить, умаслить душу, но на деле мне было исключительно гадко. Я заглянула той, кого считала подругой, в лицо, и мне стало от себя тошно. Я не гуляла с Норой, а корыстно хвасталась ею всему городу.

* * *

Мы добрались до Малого района. Еле-еле одолев непроходимое нутро военного здания, я занесла Нору по лестнице и посадила у стены, а затем втащила наверх и коляску. Было трудно, но на последних ступеньках мне подоспел на помощь солдат.

Пыжась от натуги, я протолкала коляску по грязи в сад, где обучали новобранцев, и остановилась в тени на веранде. Вдруг, думала я, дух сражения, что одушевлял Нору в прошлой жизни, ее всколыхнет?

Куда там.

Почти час мы наблюдали, как бойцы с криками на устах скрещивают клинки и отражают удары щитами. Я наклонилась к Норе, но даже тогда ее глаза, казалось, почти не улавливали происходящего.

– Нора, не знаю, слышишь ли, но я надеялась, звон мечей вернет тебя к жизни.

Ни-че-го.

Мы посидели еще. Ее атрофированное неподвижное тело было пристегнуто к креслу и укрыто полумраком веранды.

Нора так и не произнесла ни слова – и лишь одинокая слезинка на впалой щеке не дала забыть, что в ней еще теплится жизнь.

– Вернемся домой, – сказала я.

Стало страшно, что Нора и вправду может не вернуться.

И тут жестокий и зловредный искуситель влил мне в ухо очередную порцию сладостного яда:

«Так что тебя не устраивает?»

Глава шестьдесят первая

Среди Вдохновенных есть творцы, чей дар проявляется необычным образом. Например, актеры, полностью отдающие себя искусству лицедейства. Поговаривают, когда Вдохновенный актер входит в роль, он становится неотличим от своего персонажа. Предания гласят, что актеры с сомнительными убеждениями не гнушаются брать заказы на убийство, своей игрой обманывая даже самый зоркий глаз.

– Повелитель

Д

ень ото дня после встречи с Повелителем Иеварус выходил на площадь, но таинственное создание в плаще с пауком на лице более себя не являло.

Велика была площадь; громадами простирались в небо величественные сооружения, сотворенные по образу готических, но, словно за стеклом кривой линзы, они представали искаженными и растянутыми.

Обширным было и нутро этих колоссов. Вздымались ввысь алтари, подле которых возносили гимны, когда зала наводнялась толпами высших созданий.

Из подвластного Нифу края на утес Морниар наплывали грозовые тучи – и в эту минуту наконец-то раздался голос, которого Иеварус так ожидал.

– Мы давно не виделись. Надеюсь, юное Семя, у тебя все хорошо?

– Где ты был? – Внезапность нимало не смутила Иеваруса.

– Здесь. Я ждал.

– Чего ждал?

– Расскажешь ли ты обо мне Верховному Владыке.

Иеварус, это застывшее алебастровое изваяние, лишь молча глядел в ответ.

– Приближается буря, – произнес Повелитель, но Семени было невдомек, что кроется в этих словах.

Близко-близко к утесу щелкнул гром, словно в пухнущих тучах скрывался хлыст.

Повелитель подступил к балюстраде, отгородившей площадь от обрыва, и устремил взгляд вниз, на скопище кружащих по спирали скатов.

– Занятия с Наставником, по-видимому, не приносят плодов? – молвил Повелитель.

Семя тоже подступило к балюстраде.

– У меня не получается постичь свою суть. Я делаю что велено. Почему этого недостаточно?

– Позволь кое-что поведать, – сказал тогда Повелитель. – Жил когда-то на свете смертный Игура по прозвищу Мятежный, человек непревзойденного таланта. Любого соперника он обводил вокруг пальца и всегда оказывался на шаг впереди… Однако не лишен был и слабостей. Страх сковывал его, надежда делала беспечным, страсть – чувствительным, а ярость затмевала рассудок. Чтобы избавиться от недостатков, он изгнал из себя все чувства, оставив в душе лишь непреклонную волю.

Иеварус бесстрастно молчал.

– Лишь спустя долгое время Игура понял, как чувства помогали ему на пути