– А в одном платье не холодно? – Эжен поёжился, покосившись на окошко, в которое пытался ворваться мокрый снег.

– Не-а. Как разогреешься – вообще ничего не чувствуешь. Ассистентом будешь?

– Кем?

– Помощником. Орать, публику зазывать, расхваливать меня по-всякому, денежку собирать.

– Могу, – с сомнением протянул Эжен.

– А Фиделио тут останется. Леля сторожить. Ты-то в случае чего…

Эжен вздохнул. В случае чего он мог бы только вопить, кусаться и царапаться. А в той проклятой избе и этого не сделал. Стыдно.

– Хотя Фиделио и на улице полезней, – добила его Арлетта, – Он всё-таки что-то умеет.

– Гав!

– Только тебе тоже костюм нужен.

– Такое не надену.

– Да и не надо.

Из остатков платья Арлетта быстро состряпала длинный красный плащ с пышными завязками.

– Накинешь поверх полушубка, и будет с тебя.

– Я не отказываюсь, – буркнул Эжен, которому очень хотелось отказаться, – но… км… меня тут многие узнать могут.

– Маски, – сейчас же решила Арлетта, – и тебе, и мне. Публика любит тайны.

Кроме маски, живо выкроенной из шёлкового лоскута, Эжену достался роскошный лохматый парик. Сломанные перья, шпильки и прочие женские штучки Арлетта безжалостно выдрала. Парик стал ещё лохматее. Рыжие локоны свисали на лоб и щёки, надёжно скрывая то, что не скрывала маска.

Теперь можно было бы идти зарабатывать деньги. Эжен, утешавшийся только тем, что в маске и парике его никто не узнает, боялся до мурашек. Но Арлетта не спешила облачаться в новый костюм.

– Не торопись. Так эти дела не делаются. Пойдём, покажешь мне город.

– Зачем?

– За надом. Говорю же, город хочу посмотреть. Или ты на улицу не выходил, всю жизнь провёл у маминой юбки?

Юбка была нянина. Мать Эжен видел редко, но возражать не стал. Просто провёл Арлетту по Цыплячьей улице. Показал Королевский бульвар, торг, дворец наместника, главный городской храм, знаменитый Лицеум, провёл по длинной, прямой Либавской до самого моста. Нагулялись до гудящих ног и голодного урчания в животе. В порт и в Норы Эжен идти наотрез отказался. Арлетта не спорила. В сумерках побрели домой, то и дело рискуя поскользнуться и упасть на наледи, к вечеру покрывшей крутые и узкие улочки Гнёзд.

Что ищет канатная плясунья, Эжен догадался на следующий день. На этот раз они сразу выбрались на Либавскую, скорым шагом дошли до угла Колокольного переулка.

Арлетта на ходу покосилась на горланившего песню заморыша вроде Леля. Только Леля каждый вечер хотя бы пытались отмыть от краски, а юный певец явно не умывался с самого рождения. Покосилась и свернула в Колокольный переулок, будто за делом. Но далеко не пошла. Потянула Эжена за рукав, заставив спрятаться за ближайшим крылечком. Эжен сначала заинтересовался, но быстро соскучился. Было весело, как на больших похоронах. Унылые низкие тучи, холодный ветер, врывавшийся в переулок со стороны Садов, и вопли мальчишки, от которых и без того замёрзшие уши готовы были свернуться в трубочку. Подавали певцу ни шатко ни валко, кажется, только для того, чтобы он заткнулся. Арлетта мёрзла, дула на руки, но упорно терпела и холод, и вопли.

К попрошайке вразвалочку подошёл какой-то парень чуть старше Эжена, одетый в промасленную куртку портового грузчика и короткие господские штаны, которые сверху для тепла были заправлены в толстые чулки из овечьей шерсти. Такие очень уважала прачка, мать Марфы. Зато полосатый шарф, раз десять обмотанный вокруг тощей шеи, был дорогущий, тонкой остзейской работы, даром что рваный. И пятна на нём какие-то бурые, подозрительные. На кровь похоже. Давать неудачливому певцу парень ничего не стал. Наоборот, небрежно протянул руку. Послышался негромкий звон пересыпаемой мелочи.

Парень небрежно сделал побирушке ручкой и отправился дальше вниз по улице.

– За ним, – шепнула Арлетта.

Пошли за ним по Либавской, полупустой по случаю скверной погоды. Во второй раз он принял деньги у компании побирушек, добывавших хлеб насущный перед знаменитой ресторацией «Королевская кухня». Работали они втроём. Пока один бегал, выпрашивая мелочь у добрых господ босиком и в одной рваной рубашке, двое других караулили его обувку-одёжку, грелись и ждали своей очереди. В третий платить пришлось чахлого вида девице, которая нянчила некий кулёк и пыталась разжалобить прохожих историей про погорельцев. Эжен очень надеялся, что в кульке не настоящий ребёнок.

На границе респектабельных Гнёзд и менее респектабельного Болота парень, от скуки помахивая концом шарфа, свернул в неизвестный Эжену переулочек. Свернул и пропал. Ещё десять шагов, и переулок оказался тупиком.

Арлетта некоторое время созерцала кирпичную стену, под которой красовалась много повидавшая куча мусора.

– Тьфу! Не повезло. Завтра ещё раз попробуем.

– Чего попробуем?

– Ничего. Пошли отсюда.

– Куда это вы собрались? Полдня за мной бегали, а теперь когти рвёте.

Преградив узкий выход к людям, к шуму и суете Либавской, в переулке стоял тот самый парень. Только теперь он поигрывал не шарфом, а узкой, крайне неприятного вида заточкой.

– Ой! – сказал Эжен. Богатое воображение подсказывало, что к дохлым кошкам в здешней куче мусора сегодня добавится ещё кое-что дохлое.

– Ну, – ухмылялся парень, – чего надо?

– Под кем ходишь? – спросила Арлетта.

– Не ваше дело. Полушубки скидывайте. Не по чести, когда у всяких лохов полушубки хорошие, а люди мёрзнут.

Эжену тоже не хотелось мёрзнуть. Полушубок свой он нежно любил и не променял бы ни на какие модные балахоны.

– Перебьёшься, – усмехнулась Арлетта, – к старшему нас сведи.

– Хы. Ещё чего. Рылом не вышли. Полушубки и деньги, ежели есть. А у вас есть, я знаю. По рожам видно, зажрались.

– Не по понятиям это, – отрезала Арлетта, – хотим права работать и защиту.

– Чё? Рабо-отать? А чё вы умеете-то?

– Мы шпильман. Поём и пляшем, делаем разный трюк.

– Скоморохи мы, – разъяснил Эжен, неуверенный, что этот обитатель Нор владеет иностранными языками.

– Ну, спляшите, – прищурился он с издёвкой, – пляшите, пляшите, а я погляжу.

– Как угодно господину, – пропела Арлетта. Повела плечами, как важная дама, сбросила полушубок на руки Эжену, выступила из разношенных валенок. Маленькие ноги коснулись замученной городской земли с вмёрзшими осколками, обломками кирпича и прочей непознаваемой дрянью. Коснулись брезгливо, почти не касаясь, лишь кончиками пальцев. Взмыли вверх худенькие руки. Разлетелся колоколом широкий сарафан.

– Раз-два-три-четыре.

– Хы!!

– Пять. Шесть. Семь.

– Эй, ты чё, ты чё! Чего творишь-то! Ы-ы-ы-ы! Заточку отдай, дура!

Заточка улетела к ногам Эжена на счёт четыре. На пять мальчишку скосили ударом под коленки, на шесть скрутили руки его же собственным шарфом, на семь впечатали носом в землю и аккуратно придавили сверху.

– Сявка, – определила Арлетта, – только и умеешь дань собирать. Веди к старшему.

– Развяжи-ы-ы.

– Сведёшь к старшему – развяжу.

Впрочем, договорились полюбовно. Парень ни в какую не желал позориться и ходить по улицам связанным, но заточка осталась у Эжена.

Снова потянулись пустые, продутые сырым речным ветром улицы, постепенно превращавшиеся в улочки, тупички и переулочки. Опасный провожатый уверенно углублялся в Норы. Эжен здесь никогда не бывал и знал