лишь одно – приличные люди сюда не ходят. Да сюда вообще ходить нельзя. Ограбят, убьют, продадут гребцом на корабль или чего похуже. Что может быть хуже, Эжен не знал, и от этого было ещё страшнее. Здесь было не грязно. Мирное слово «грязно» для описания того, что тут творилось, подходило мало. Во время последней осады Норы выгорели дотла, и теперь люди жили на пожарище. Верхний город худо-бедно зализывал нанесённые войной раны, строился, прихорашивался. Здесь же те, кому некуда было идти, заселяли уцелевшие подвалы или же на старом пепелище сколачивали из добытых в порту досок и обугленных остатков бывших домов страховидные хибары. Добравшись до явно нежилых развалин бывшего доходного дома – три этажа, три ряда пустых оконных проёмов в чёрных от сажи стенах, провожатый топнул ногой. Звякнул железный лист. Скрипнуло, и под закопчённой стеной открылся широкий лаз. Эжену стало тошно. Лезть в эту страшную черноту он не хотел, но оставаться на улице… Брр!

– Что-то маловато сегодня. Смотри, Малёк, ой, смотри…

– Чего сразу Малёк-то. Холодно. Народу мало, подают плохо. Пока шёл, аж окоченел. Пусти погреться, Аспид, а то чую, уши отваливаются.

– Каждого греть – грелки не хватит.

В подвале было чисто, прилично и скучно, как в городской ратуше. Стол, пара деревянных стульев, гудящая железная печка, два полукруглых окна, расположенные под самым потолком. Правда, физиономия конторского служащего обстановке не вполне соответствовала. Волосы, гладко зачёсанные и забранные в длинный сальный хвостик, открывали отрезанные уши. А так лицо как лицо, тонкое такое, умственное. Нос немножко сломан, ноздри немножко рваные, зубы, покусывающие гусиное пёрышко, желтоваты и страшноваты, но это пустяки. В остальном чиновник как чиновник, и книга перед ним конторская самая обыкновенная. Новая запись сделана, песочком присыпана. Аспид, склонив голову, посмотрел на неё, полюбовался красотой почерка и спросил:

– А кого это, позволь узнать, ты сюда притащил?

Арлетта шагнула вперёд, улыбнулась как на публику, присела в книксе. В валенках получилось не очень изящно, но она старалась.

– Мы шпильман, поём и пляшем, делаем разный трюк. Прошу право на работу и защиту.

– О как! – слегка изумился Аспид. – Ну и работали бы. К вам бы подошли, не сомневайся, цыпа.

– Но зачем же вам беспокоиться, – светским тоном заметила Арлетта, – я знаю правила. Все эти уличные разборки, угрозы, грубости… Фи.

– Во, Малёк, учись. Приезжая цыпочка, а законы знает.

– Как же не знать. С детства живём по понятиям.

– И чего делаешь?

– Пляшу. Шарики кидаю.

– Пляшет, – скривился Малёк, – ещё как. Крышу сносит.

– Ну иди, пляши. Две серебрухи, и пляши себе. Никто не препятствует.

– Не по понятиям это. В самой столице только одну ежедень отдавали.

– Столичная штучка, значит. Мелкая, но наглая. Тут, цыпа, тебе не столица. У нас наглых не любят.

– Знамо, не столица. Так, городок зачуханный. Сразу видно, много не заработаешь. А мне семью кормить надо.

– Мужа и детей? – развлекался Аспид.

– Братик у меня. И сестричка маленькая.

Торг набирал обороты. Арлетта билась за каждый грош. Аспид, слегка осоловевший от сидения за конторской книгой, весьма радовался нежданной забаве. В разгар спора казавшаяся сплошной деревянная перегородка скрипнула и в комнату проник мужичок, седоватый, кругловатый, одетый серенько, но добротно, как мещанин с Болота.

Эжену стало совсем худо. Он понял, что под сгоревшими Норами, под пеплом и пожарищами идёт своя жизнь. Ветвятся ходы, соединяют между собой погреба и подвалы, древние мёртвые водостоки и свежевыкопанные схроны. А уж кто по этим ходам ползает, не знает ни стража, ни городской старшина, ни наместник. Выползший сейчас на свет мужичок отчего-то показался ему очень страшным. Как если бы бледный подвальный гриб отлепился от стенки и заговорил. Недаром Аспид вскочил и стульчик ему подставил. А Малёк вообще со стеной слился. Был парень, и нет его.

– Шпильман, стало быть? – спросил «гриб», благодушно разглядывая Арлетту, и с достоинством поместился на освобождённый Аспидом стул.

Арлетта снова присела в книксе. Тоже, наверное, что-то почувствовала.

– Семью, говоришь, кормить надо? Холодно нынче на улице плясать. Иначе заработать не хочешь?

– Я шпильман, а не девка, – сейчас же окрысилась бесстрашная Арлетта.

– Да какая из тебя девка, – хохотнул Аспид, – не, ну ежели в темноте, да по пьяни…

– Да-да. Я знаю ваши правила, – всё также благодушно заметил «гриб», – закон дороги и всё такое прочее. Ра-азные у людей правила. Правила, законы, моды. Вот, скажем, в городе мода пошла на нижних этажах ставни ставить. Из самолучшего оружейного железа лепят. Коваль на этом деле хорошо зарабатывает. Очень неудобная мода, прямо скажем, разорительная. Сплошные убытки. Верно, Аспид?

Аспид покосился на свою книгу и солидно кивнул.

– А… – сказала, что-то для себя осознав, Арлетта, – да… Это хорошо бы… Только я не могу.

– Брезгуешь? – поинтересовался Аспид.

– Нет, добрый господин, что вы. Но… тут такое дело. Я высоты боюсь. Я же раньше на канате плясала. Во-от… А летом канат порвался. Спина до сих пор болит. С тех пор на высоте работать совсем не могу. По мосту иду – и то зажмуриваюсь.

– Вот как?

– Сильно боюсь. Блевать начинаю, в обморок падаю, будто благородная. Из труппы меня выгнали, теперь в одиночку промышляю, а у меня семья.

– Бре-езгуешь. Чистенькая больно. Мараться не хочешь, – сквозь зубы процедил Аспид.

– Нет-нет, добрый господин. Куда уж нам, фиглярам, чистенькими-то оставаться. Не могу я на высоте работать. Хоть режьте, хоть с кашей ешьте.

– Это правда, – решился подать голос Эжен, хорошо помнивший, как вернувшаяся с крыши Арлетта корчилась, хватаясь за стену.

– А ты? – белёсый прохладный взгляд обратился на него, – ты можешь?

– Нет, – вздохнула Арлетта, – не учили его. Таланту к нашему делу нет. Нескладный очень. На ровном месте запинается.

– Аспид, проверь.

Аспид потянулся до скрипа в суставах, набросил на плечи щегольскую офицерскую куртку, вздул масляный фонарь с железной заслонкой, лениво качнул головой.

– Идём, шпильманы, чтоб вас подняло и прихлопнуло.

В углу за печкой оказалась ещё одна дверь, на этот раз самая обычная, за ней тёмный подвал, до потолка заваленный какими-то тюками, в конце подвала узкий лаз, за ним холодный, как ледник, извилистый проход между кирпичными стенами, над которыми виднелось самое обыкновенное зимнее небо. Эжен подумал, что хорошо бы сбежать, но сзади, как приклеенный, шёл Малёк. Куча битого кирпича, ещё один сводчатый подвал и, наконец, свежий ветер с реки и яркий уличный свет. Впрочем, на улицу они так и не вышли, а оказались на краю чего-то большого и вконец разрушенного. Четырёхэтажное здание с длинными рядами арочных окон изнутри выгорело полностью. Исчезли все перекрытия, от крыши до глубоких, многоярусных подвалов. Остались лишь внутренние и наружные каменные стены, разделённые кое-где обвалившимися арками. Эжен подумал, что из Нор они уже вышли в порт и попали на склад какого-то богатого торгового дома. Четыре ряда арок наверху, прямоугольник пустого неба