Элвин Блумквист — один из примеров. В конце миссии он вдумчиво рассказал о своих собственных ожиданиях от поездки на открытке и о том, с чем он столкнулся по прибытии осенью 1921 года:

Кто, по незнанию, не представлял Москву так, как я, исходя из знаний, почерпнутых из романов и гравюр на дереве в «Географии начальной школы»: город одетых в меха леди и джентльменов, уверенно едущих в санях, запряженных чистокровными лошадьми, украшенными колокольчиками; город смеха и веселья, местных танцев и приятных костюмов — всего того, что дали жизнь и богатство? Но меня везли по другой Москве — городу грязной слякоти, разрушенных домов, пустынных переулков, разграбленных магазинов, продавцов спичек, семечек, селедки и хлеба; едва движущихся трамваев, тряпья и нищеты.

Российские и иностранные свидетели с поразительным единодушием фиксируют внезапное появление весной и летом 1921 года кондитерских, буквально в каждом квартале, обслуживающих грозных русских сладкоежек. Без сомнения, если бы Блумквист смог увидеть состояние Москвы всего несколькими месяцами ранее, он бы заметил заметные изменения к августу. Различные торговцы могли показаться не сорняками, а цветами ранней весны. Все зависело от точки отсчета. Даже год спустя вновь прибывшие американцы будут описывать Москву своим родным как город нищеты.

Тем не менее, фактом было то, что в конце лета 1921 года большинство витрин московских магазинов все еще были заколочены. Что касается «развлечений», то там был всего один ресторан — первый, открытый с начала НЭПа, — расположенный на Арбате, недалеко от штаб-квартиры АРА. Чайлдс, проезжавший мимо по пути в Казань, сравнил ее с «оазисом в этом городе мертвых душ». С наступлением осени произошло расширение экономической свободы, и когда москвичи убедились, что НЭП на самом деле не был какой-то новой уловкой большевиков, улицы Москвы преобразились с быстротой, которая поразила всех, кто отлучился от нее всего на несколько недель. Это произошло и в других местах, особенно в Петрограде, но в большинстве других мест возрождение произошло менее драматично.

Начали открываться магазины; рынки и базарчики, которые вели небогатое существование в черные годы, теперь были оживлены суматохой покупок и продаж; появилось множество ресторанов и кафе-шантанов, в которых вскоре стали подавать вино и, нелегально, но совершенно открыто, водку; театры вновь открылись до отказа. Везде шла реконструкция. Эдуард Эррио, тогдашний мэр Лиона, посетил Москву с визитом и назвал ее «городом строительных лесов». Для слуха американского репортера «Звук молотка заглушил треск винтовок палача».

Блумквист отсутствовал в столице больше года, и по возвращении едва узнал это место:

В конце декабря 1921 года Москва произвела на меня впечатление умирающего города; в феврале 1923 года, когда я посетил ее в следующий раз, как сошедший с ума мегаполис — истеричный, спешащий Бог знает куда, искусственный, стремящийся только опередить какую-то невидимую преследующую и разрушительную силу. В 1921 году жизнь Ивана Ситизена была тесно связана с черным хлебом; в 1923 году жизнь Исаака Ситизена была тесно связана с сигарами Corona, французским шампанским, вестфальской ветчиной, автомобилями Packard и тому подобными предметами роскоши — если у кого-то была цена.

Это должна была быть самая крайняя фаза НЭПа, которая продлится всего несколько месяцев и закончится, как только советское руководство переведет дух и положит конец отступлению. То, что продолжительность его существования примерно соответствовала пребыванию АРА в Советской России, было в основном совпадением, хотя впоследствии американское присутствие в сознании россиян будет ассоциироваться с этим оргиастическим началом НЭПа.

Некоторые ассоциации были вполне осязаемыми. В Петрограде это было казино под названием «Сплендид Палас», описанное Голдером как Монте-Карло бывшей российской столицы. Местные жители окрестили его «АРА Palace», поскольку определенный процент от выигрыша использовался для погашения обязательств местного правительства перед АРА.

«Сплендид Палас» не был аномалией. Испытывая нехватку наличных, необходимых для оплаты своих счетов, советское государство занялось азартными играми в Петрограде и Москве, открыв казино и получая большой процент прибыли. Эта связь привела к одному из самых щекотливых московских скандалов, произошедших за время пребывания АРА в России, тем более что в нем была замешана глава советского комитета по борьбе с голодом мадам Каменева, которая оказалась сестрой Троцкого и женой Льва Каменева. В дополнение к своим обязанностям в Политбюро Каменев руководил Москвой. Как рассказывает историю американский журналист Сэм Спирэк, Каменева, которую он называет «второй Екатериной Великой», взяла под свое крыло некоего Михаила Разумного, описанного как «красивый молодой актер с отточенными манерами и острым умом». Разумный покинул Россию во время Революции. Вернувшись после введения НЭПа, он захватил подвальный театр, в котором когда-то размещался «Шов Сурис» Балиева, и основал там «Кривой Джимми», кабаре для новоиспеченных богачей.

Разумный привлек внимание Каменевой, которая, похоже, превратила себя в своего рода покровителя популярного искусства. Он предположил ей, что ее деятельность по оказанию помощи голодающим могла бы принести пользу от открытия в Москве нескольких игорных заведений, которыми он предложил взять управление на себя. По словам Спивака, Каменева продала идею своему мужу, и вскоре были открыты три казино. Одним из таких заведений было Монако, где обслуживающий персонал носил синие брюки и красные мундиры с золотыми пуговицами; другой назывался Эрмитаж, где крупье были одеты во фраки старого режима. Гости пили вино и водку и пытались попытать счастья в chemin de fer и рулетке. Спивак описывает клиентуру как «спекулянтов, карманников, опустившуюся буржуазию, наркоманов, проституток и бывших графинь».

Таким образом, старый и новый режимы нашли общий язык в городском преступном мире ничем не сдерживаемых спекуляций. Игра для Разумного закончилась, когда ЧК обнаружила, что он потихоньку снял для себя около десяти триллионов рублей, или около 100 000 долларов, часть из которых в иностранной валюте. Его посадили в тюрьму, а Каменева была шокирована.

Спивак сообщает нам, что в Петрограде «Красный преступный мир» был еще более обширным, по крайней мере вначале, чего и следовало ожидать от старой имперской столицы. То, что происходило в колыбели советского коммунизма, сообщает Спивак, «по сравнению с этим наша вырезка показалась святыней. Все, что сделал Петроградский Совет, — это захватил царский преступный мир и управлял им, точно так же, как Советы захватили царскую Охрану и превратили ее в ЧЕКА».

Монополия Петроградского совета на vice — его «Трест вина, женщин и песен» — была сосредоточена в трех казино и вдвое большем количестве ресторанов, в которых помимо подачи еды устраивались музыкальные и другие развлечения. Глава одного казино назвал его посетителей «отбросами общества», хотя и добавил: «Правительству нужны деньги». С другой стороны, сами заведения не прошли бы проверку в дореволюционной России. Чайлдс свидетельствует, основываясь на нескольких неделях, проведенных в Петрограде, что попытки вернуть «великолепие и роскошь» имперских времен были «слабыми и жалкими»... Бог знает откуда были доставлены