их машина провалились в большую рыболовную яму, и только огромный корпус flivver не позволил ему провалиться под лед. Фой спас своего переводчика, который, как говорят, «чуть не утонул», а затем «начал ругаться на своем лучшем русском». Согласно рассказу, было нанято около сотни быков, чтобы вытащить плавучку на берег и перетащить ее обратно в город.

Машина Фоя, похоже, была при смерти. Все цилиндры были треснуты, как и бензобак, а радиатор отвалился. В официальном отчете из Царицына говорится, что «двигатель завис и сразу же взорвался». Это была действительно работа для Фоя. Он в кратчайшие сроки «подлатал» двигатель, и, согласно «Отчету российского подразделения», «Несколько часов работы с проволочной сеткой, глиной и некоторыми другими деталями снова поставили машину на ноги». Фой был готов возобновить путешествие. Не то что его донельзя перепуганный переводчик, который наотрез отказался снова путешествовать с «Мистером Фоем». «Итак, Фой отправился без него обратно на «Волгу» в ночь».

С приближением лета наш герой, ныне старший инспектор Фой, был готов к самому сложному испытанию: проезду на flivver через калмыцкую степь на юго-восток, в направлении Каспийского моря, в страну, «где раньше не бывала ни одна машина». Расстояние по степи составляло более шестисот миль. Предыдущие автомобилисты заявляли, что путешествие на автомобиле по этому «морю суши» невозможно из-за солончаков, похожих на зыбучие пески, а также из-за бандитов, которые охотились на караваны верблюдов. Но поступило сообщение о неурожае в регионе, что потребовало инспекционной поездки, поэтому в мае «Mr. Фой решил попытаться сделать невозможное».

Путешествие заняло шесть дней. В пресс-релизе АРА говорится, что в какой-то момент flivver застрял в солончаке, и его пришлось вытаскивать верблюдами. Говорят, что Фой столкнулся с «большой бандой политических бандитов, которые проявили себя полностью дружелюбными ко всем американцам и которые однажды одолжили мистеру Фою технику для ремонта его автомобиля». Когда приблизилась небольшая группа грабителей, он попытался перехитрить их из своего имитационного пулемета, а когда это не удалось, он умчался прочь. И он творил обычные чудеса со своей «Лиззи ручной работы»:

У него сломалась передняя рессора, и мистеру Фою пришлось купить российскую машину, чтобы приобрести другую. У него исчезли основные подшипники, и он сделал для него другие из свинцовой трубы, которую нашел в раковине старого дома. Его задние шины были проколоты, и последние 250 верст он пробежал на покрышках, набитых песком, что, по словам мистера Фоя, является отличной заменой. Сломался ремень сцепления, и он заменил его морским ремнем. Наконец, у него кончилась вся смазка, последние несколько миль он проехал с салом в двигателе.

Самолет въехал в Царицын, «издал слабый извиняющийся кашель и замер.

Поездка была совершена».

Этого «довольно странного человека», как назвал его Куинн, не пугали ни бандиты, ни Боло, ни солдаты, ни вши, ни волки, ни стихия, и ему не мешали сложности русского языка, он был абсолютным индивидуалистом АРА. Более того, никогда нельзя было сказать, что Джон Фой боялся за свои штаны.

По пути он проинспектировал около полутора тысяч кухонь и в процессе, по словам его начальника в Царицыне, благодаря своей изобретательности и предприимчивости «сумел внушить тем, кто получал помощь, американский характер нашего предприятия».

Тем не менее, даже когда «Russian Unit Record» рассказывал о подвигах Фоя, его врач в Царицыне Джордж Корник отмечал физические потери, понесенные в результате его безрассудных приключений. После знаменитого перелета через калмыцкую степь Корник понял, что игра окончена.

В июле он написал начальнику медицинского отдела в Москве о своем пациенте. Он охарактеризовал Фоя как «человека, который не останавливается ни перед чем, какими бы большими ни были трудности, и я могу с уверенностью сказать, что он преодолел территорию, на которую мало у кого другого хватило бы мужества». Но Корник заметил за предыдущие несколько недель, что у Фоя появился постоянный кашель, он похудел и казался «очень подавленным духом». После экспедиции в калмыцкую степь ему «определенно стало хуже», он жаловался на «вялость, потерю веса, ночную потливость и хронический кашель». «Медицинское обследование не выявило определенной патологии в грудной клетке, но есть предположение об усилении голосовых и тактильных ощущений, с легким шепотом грудных мышц на обеих вершинах, более выраженным слева в надлопаточной и подключичной областях».

«Бесстрашный летун из Царицына», в конце концов, был человеком.

Корник описал нервный стресс, связанный с работой Фоя, и посоветовал немедленно уйти в отпуск; в противном случае был вероятен «очень определенный и серьезный нервный срыв»: «Я не чувствую себя вправе в дальнейшем подвергать его этим трудностям».

С самого Фоя было достаточно. На обратном пути из Астрахани он отправил отчет окружному надзирателю Дорси Стивенсу, который закончил на трезвой ноте:

Что ж, шеф, я по горло сыт этим «Русски Трэвел» и попытками управлять «Фордом» на проволоке и гвоздях. Пожалуйста, пришлите в Москву четыре внутренние трубки, одну перемычку и один новый шатун в комплекте.

Ничего смешного сообщить не могу, только у меня болит голова и мне нужна поездка в Париж.

В другом месте Корник сообщает, что Фой сломал правую руку в автомобильной аварии в январе, в результате чего у него «были как неприятные деформации, так и заметные нарушения функций». Кость должна была быть хирургически переломлена и вправлена, операция, «не считающаяся разумной в условиях, существующих в России». В любом случае, не было ничего, что можно было бы исправить с помощью гаечного ключа и топора, а запасные части нельзя было изготовить импровизированно.

Стивенс объявил его «в очень плохой форме». Тем не менее, до самого конца «Russian Unit Record» вел игру, сообщив, что Фой не смог найти желающих заключить пари на то, что он сможет обогнать Riga express, что дало поезду часовую фору.

ГЛАВА 16. РАЗВЛЕЧЕНИЯ

Члены АРА любили повторять фразу шефа Сирила Куинна о том, что жизнь в русской миссии — это не только «кегли и пиво». Но, несмотря на долгие, трудные дни работы по оказанию помощи голодающим, документация ясно показывает, что была возможность для проведения досуга того или иного рода. Как и в случае с организацией помощи, способы развлечения американца значительно различались в зависимости от того, где он находился. По огромному разнообразию ни одно место не могло сравниться с Москвой, хотя первые американцы, прибывшие туда в августе 1921 года, вряд ли были в восторге от социальных возможностей. Когда АРА появилась на сцене, общественная жизнь столицы все еще выходила из своего военного коммунистического ступора. Ребята Гувера имели тенденцию сравнивать каждую европейскую столицу с Парижем, а Москва не была Парижем. Также это не соответствовало романтическим образам старой России, которые некоторые мужчины, похоже, привезли с собой, несмотря на зловещие истории, которые они годами слышали о повседневной