Жуков подправил проект с добавлениями, на которых настаивал Сталин. В тот момент, когда в Кремле занимались бумаготворчеством, передовые немецкие части начали преодолевать приграничные заграждения.

Сталин лег спать в полной уверенности, что все страхи напрасны и назавтра он опять проснется под мирным небом.

Жукову пришлось долго ждать, прежде чем дежурный по даче Сталина генерал ответил: «Товарищ Сталин спит». Жуков настоял, чтобы его разбудили. Он доложил Сталину о нападении немцев и попросил разрешения отдать войскам приказ принять бой. «Сталин молчал. Жуков слышал только его тяжелое дыхание. “Вы меня поняли?” – спросил Жуков. Снова тишина. Наконец, Сталин приказал ему вместе с Тимошенко ехать в Кремль и сказать Поскребышеву, чтобы тот собрал всех членов Политбюро».

В 4.30 утра «все члены Политбюро собрались. Сталин с белым лицом сидел за столом, держа в руках набитую табаком трубку».

Он все еще не был в состоянии реально оценить ситуацию и принялся доказывать, «что если это война, то должно же быть какое-то формальное её объявление, переговоры, встречи министров иностранных дел, наконец». Кому-то приказали позвонить в немецкое посольство. Но немецкий посол Шуленбург уже сам искал встречи с Молотовым.

После известия об официальном объявлении войны «Сталин упал в свое кресло и углубился в размышления. Последовала долгая, тяжелая пауза». Он все еще не верил в происходящее. «Согласившись с требованиями генералов о приказе советским войскам принять бой, Сталин запретил им пересекать границу, преследуя врага».

Наперекор документально установленным фактам находятся такие, кто пытается подсунуть доверчивым читателям свои фантазии:

«Веет притворством за версту от попыток взвалить на Сталина вину за взлом фашистами нашей линии обороны на рассвете 22 июня 1941 года. Дело в том, что он в рамках своей компетенции не занимался непосредственно оперативно-тактическими вопросами вооруженных сил, никогда не инспектировал войска, не проверял их боеготовность, полностью полагаясь в этом деле на Наркомат обороны… И.В. Сталин представлял боевую готовность наших вооруженных сил более высокой, чем она была на самом деле. Совершенно точно зная количество новейших самолетов, дислоцированных по его приказу на пограничных аэродромах, он считал, что в любую минуту по сигналу боевой тревоги они могут взлететь в воздух и дать надежный отпор врагу. И был просто ошеломлен известием, что наши самолеты не успели подняться в воздух, а погибли прямо на аэродромах».

Я хорошо помню начало этой войны. В Бобруйске, где мы с мамой и сестрой находились на летнем отдыхе у бабушки. На наших глазах за несколько минут немцы разбомбили расположенный неподалеку военный аэродром. Самолеты были сожжены прямо на летном поле. Потерь летного состава не было. Летчики в это время были совсем в другом месте.

На одном из последних поездов нам удалось уехать из Белоруссии в Москву. По дороге, когда мы находились на узловой станции Жлобин, налетели немецкие штурмовики и зажгли последний вагон нашего поезда. Горящий в ночи, он был хорошей мишенью, поэтому его быстро отцепили и автомашиной столкнули под откос. Те, кому повезло, перебрались в уходящий поезд. Утром, на одной из остановок, в наш состав погрузились другие беженцы. Чтобы освободить для них места, через окна вагонов выбрасывали вещи пассажиров. В Москву мы вернулись с одной дамской сумочкой моей мамы. Из детских впечатлений это самое яркое.

В Комиссариате обороны на улице Фрунзе Сталину рассказали о серьезности положения. «Сталин, внешне обычно такой спокойный и осторожный в своих словах и жестах, не смог сдержать себя. Он разразился злой, оскорбительной бранью. Затем, ни на кого не глядя, сгорбившись и опустив голову, вышел». Нахлынувшие на вождя переживания погрузили его в состояние глубокой депрессии.

После 28 июня 1941 года государство осталось без руководителя. В этот день Сталин к обеду приехал в Кремль. По имеющейся в журнале записи, он принял 21 человека. Поздно вечером, в 21.30, к нему зашли Тимошенко, Жуков и Голиков. Их сообщение было неутешительным: две немецкие танковые группы начали окружение наших войск в районе Минска. «Пораженный Сталин отказывался этому верить. По инерции он принял еще члена Политбюро А. Микояна и наркома госбезопасности СССР В. Меркулова. Уехав к себе на дачу, в Кунцево, Сталин на три дня пропал».

В историографии Сталина эти три дня занимают сотни страниц. Сталинисты утверждают, что 22 июня застало его больным острой формой ангины, от которой в эти три злополучных дня он избавлялся на даче и одновременно готовил известное всем выступление перед народом 3 июля 1941 года. Это не так. Три дня он не был в состоянии управлять государством. Военные действовали самостоятельно, по ситуации.

Когда Молотов и другие члены Политбюро 30 июня появились в Кунцеве, Сталин не сразу понял, что им, собственно, надо. Его странное поведение оставило у них впечатление, что он подумал, что его пришли арестовать. Микоян, который при этом присутствовал, позже написал: «Мы нашли его в маленькой столовой, сидящим в кресле. Он поднял голову и спросил: “Зачем вы приехали?” У него было странное выражение лица, да и вопрос прозвучал довольно странно. В конце концов, он мог бы позвать нас.

Когда Молотов предложил создать Государственный комитет обороны со Сталиным в качестве председателя, он был удивлен, но не возражал и сказал просто: “Хорошо”».

По мнению многих военных специалистов, «сталинские просчеты носят столь огромный, катастрофический, поражающий воображение характер, что им невозможно найти историческую аналогию подобного масштаба».

Вот выдержки из серьезных научных трудов военных историков, кадровых военных – участников войны, литераторов с обвинениями, выдвигаемыми против Сталина:

«Он деспотично лишил Советский Союз почти всего его военного руководства, где-то около 30–40 тысяч его самых способных и опытных офицеров, как раз тогда, когда замаячила угроза войны. Он отказался прислушиваться к сообщениям о подготовке Германии к нападению на Советский Союз, таким образом, дав Гитлеру возможность застать Советскую армию врасплох».

«Говоря о начале войны, – писал К. Симонов, – невозможно уклониться от оценки масштабов той огромной личной ответственности, которую нес Сталин за все происшедшее. Масштабы ответственности соответствуют масштабам власти. Он с непостижимым упорством не желал считаться с важнейшими донесениями разведчиков. Главная его вина перед страной в том, что он создал гибельную атмосферу, когда десятки вполне компетентных людей, располагающие неопровержимыми документальными данными, не располагали возможностью доказать главе государства масштаб опасности и не располагали правами для того, чтобы принять достаточные меры к ее предотвращению».

«Какой она была эта война, теперь все знают. Но, осуществи Сталин заранее хотя бы ряд необходимых мер, о которых его просили генералы и разведчики, кровавая война была бы совершенно иной: более короткой и менее жертвенной. Даже если бы за неделю до нападения вермахта войска СССР были приведены в состояние полной боевой готовности, заняли заранее намеченные районы и позиции для обороны, удар гитлеровской машины был бы в решающей степени амортизирован. Может, и попятились бы советские войска на 100–150 километров в глубь своей территории, но никогда бы оккупантам не бывать ни в окрестностях Москвы и тем более на Волге».

Дочь Сталина Светлана так написала об этом периоде жизни своего отца: «Он не мог предположить и предвидеть, что пакт 1939 года, который он считал своим детищем и результатом его великой хитрости, будет