торт, он звал Юру, они смотрели телек и ели торт большими ложками прямо из картонной коробки. Конечно, это был особенный день, ведь по другим поводам (а уж тем более без поводов) торт никогда не покупали, и Лёва ждал наступления декабря, чтобы ощутить замирающую радость перед тем, как вручат подарки (а вдруг в этот раз что-то нормальное?) и перед тем, как придёт Юра, чтобы помочь ему съесть торт.

Пока не началась средняя школа, он не пытался анализировать, хорошие праздники в его семье или плохие, он не пытался оценивать свои подарки (ну, да, может быть, он не очень хотел получить на день рождения зимние ботинки или пенал для школьных принадлежностей, но родители говорили, что всё это «по-настоящему нужно и полезно, в отличие от твоих конструкторов»). Но в школе он начал попадать на дни рождения своих одноклассников и замечать, как другим детям дарят игрушки, настольные игры, наборы для опытов, спортивные принадлежности – в общем то, что они просили. Он спрашивал у мамы, почему ему такое не дарят, а она отвечала, что у их семьи нет столько денег, что каждый старается по мере своих возможностей и он в это поверил.

С этой верой в малообеспеченность своей семьи он прожил до взрослого возраста, пока не начал встречаться со Славой, пока Слава не спросил, как он хочет отметить свой день рождения, и пока Лев не рассказал ему всю эту сложную историю с неудачными подарками и отсутствием как такового праздника.

А Слава рассказал, что его мама работала врачом-терапевтом в поликлинике и, когда развалилась страна, ей перестали выплачивать зарплату – совсем. Это совпало с уходом отца из семьи, и они остались без денег. Он помнил ночи, когда приходилось ложиться спать голодным, потому что кормили только в детском садике, и он с нетерпением ждал, когда наступит утро, чтобы его отвели в садик и ещё раз покормили. Но дни рождения у них с Юлей всегда были настоящими: с гостями, праздничным столом и подарками.

- Мама тогда начала шить, - вспоминал Слава. – Днём она работала в поликлинике, а вечером торговала на рынке колготками и носками, которые шила сама. Только с этого она получала какие-то деньги.

Конечно, велосипеды и последние модели приставок мама им не покупала, но она всегда старалась, чтобы это были именно подарки: для эмоций, а не из необходимости. Слава вспоминал альбом для рисования и цветные карандаши («Набор из тридцати шести цветов, а до этого у меня было только шесть. Ещё и фирма какая-то немецкая. Короче, я чуть не умер от восторга»), а Юля на десять лет получила бэушный Polaroid.

- Одежду и обувь нам обычно не покупали, мы её донашивали за кем-то, - пояснил Слава. – Но тогда и пофигу было, все так жили. Хотя…

И он вспомнил, как мама иногда продавала вещи, которые ей перешли по наследству: украшения, посуду, картины. И особенно ему запомнилась хрустальная ваза «Чешская» (она просто так называлась – «Чешская», а сама была из Гуся-Хрустального). Мама продала её за много денег, сейчас Славе вспоминалось, что это были какие-то миллионы, что вполне может быть и так – ведь в те годы рубль здорово обесценился, а может быть и нет – может, это просто его детская фантазия. Но что он точно помнил: как они питались на эти деньги почти два месяца.

- Это так странно: пока в стране одним нечего было есть, другие покупали себе «Чешскую» вазу.

Лев, слушая его, вдруг подумал: это вполне могли быть его родители. Они, конечно, не приносили в дом хрустальных ваз, но он хорошо помнил, как деньги тратились на всякую ерунду, на новые ружья, на побрякушки для папиных увлечений охотой и рыбалкой. Лёва не помнил голода, и они с Пелагеей всегда ходили в новой одежде. Только дни рождения у них почему-то были хуже, чем у Славы с Юлей.

- Не знал, что твоя мама врач, - заметил Лев.

- Я этого сам большую часть времени не помню, - объяснил Слава. – Я поздний ребёнок, когда мне было десять, мама вышла на пенсию. А до этого я помню её только с машинкой «Зингер».

Этот разговор у них случился в начале декабря, когда они прогуливались по заснеженной набережной, и Слава неожиданно спросил про день рождения.

- Значит, у тебя никогда не было нормальных подарков, – заключил он, выслушав Льва. – Тогда тебе нужен настоящий день рождения с друзьями.

- Зачем? – поморщился Лев.

- Чем больше людей позовешь – тем больше нормальных подарков получишь. Компенсируешь за все двадцать три года.

Лев сначала отнекивался – уж слишком пугающе Слава называл это мероприятие «вечеринкой с друзьями», но, когда прикинул, сколько у него друзей, стало ясно, что вечеринки не получится, а значит, не так всё и страшно. Можно один раз попробовать.

Сначала он хотел позвать только Славу, Карину и Артура. Но когда проговорился в телефонной беседе с Катей, что планирует отмечать день рождения, она сказала, что «такое бывает только раз в сто лет, вторых ста лет у тебя не будет, так что я вылетаю». Вместе с ней увязалась Пелагея, а с Пелагеей чуть не увязалась мама (сестра еле отбрыкалась от неё, сказав, что это молодёжная вечеринка).

- Она не молодёжная, - поправил Лев, выслушивая этот рассказ на кухне. – У нас тут Карина и Артур.

В гостиной скрипела музыка – именно «скрипела», потому что Слава хвастался всем гостям своим старым патефоном. Он ставил на этот антиквариат пластинки рок-музыкантов прошлого века и тот воспроизводил их с шуршаще-скрипящим звуком. Лев не видел в этом смысла: зачем, если можно включить музыку на музыкальном центре? Но все с почтением ахали, всплескивали руками и просили не выключить, просили оставить именно так – на пластинках.

- Да фигня какая-то, – ворчал Лев, глядя, как все склонились над патефоном, будто не видели ничего подобного раньше. – Он же еле живой.

- Его сделали еще в сороковых годах, – пояснил Слава. – Маме он перешел от её отца. Она говорит, это первые выпуски Ленинградской артели «Граммофон».

- А, ну, если он из Ленинграда, тогда ладно, – фыркнул Лев.

Подарков в тот день и правда получилось много: Артур подарил ему органайзер в виде черепа – у него снималась теменная кость, как крышка, и внутрь можно было сложить всё что угодно. Слава назвал это «очень милой