даже опытные, прошедшие войну стражники пригибались, как под обстрелом. Чужак такого точно не ожидал. Отвалился от Арлетты, развернулся, шибанул цеплявшегося за него Леля об угол печки и одним змеиным движением выдернул из-за голенища нож. Лель от удара отвалился и затих, но, как говаривала Клара, такой визг и мёртвого подымет. Федул же был вполне жив. Неизвестно, что булькало и варилось в его проспиртованной головушке, но, увидев перед собой чужака с обнажённым ножом в руке, хозяин дома завопил:

– А-а-а, опять ты! Сгинь, анчутка седой! – И от всей души приложил незнакомца подвернувшимся под руку поленом. Приложил хорошо. Полено раскололось, будто по нему врезали колуном, незнакомец зашатался, шагнул вперёд и, перед тем как упасть, воткнул-таки нож в разъярённого Федула. Лучина, затрещав, погасла. В темноте тоненько заскулил Лель.

– Иди сюда, – хрипло сказала Арлетта, – не плачь, всё кончилось. Всё пройдёт, всё забудется. Эжен!

– Ну?! – пробубнил Эжен, сползая с печи. Ему было стыдно. Даже Лель драться полез. Девчонка больная, и та отпор дала. Пусть грязный приём, уличный, но сработало же. И только он, сын героя Эжен Град, струсил, как последняя сявка.

– Беги на улицу, стучись к соседям, ори «Караул! Грабят-убивают!». У этого помощник может быть. И хозяин живой ещё, нехорошо, если из-за нас помрёт без помощи.

Крики «Караул! Убивают!» под бурный собачий лай, поскольку к Фиделио радостно присоединились соседские псы, никакой пользы не принесли. Дома оставались тёмными, а двери запертыми. Тогда слегка охрипший Эжен, поразмыслив, заорал: «Пожар! Горим!» Это помогло. Леща ему, конечно, за неуместные вопли дали, но стражу позвали, Федула с оханьями и причитаниями куда-то унесли и опасного незнакомца уволокли тоже. Живого или мёртвого, Эжен выяснять не стал. Лель с Арлеттой в это время прятались на полатях от греха подальше. Наконец, все ушли, остался выстуженный дом, затоптанный пол с пятном крови посредине и три беглеца при шипящей лучине.

– Откуда… кх-кх-кх… откуда он узнал, что мы здесь?

Арлетта сидела, закутавшись в одеяло и крепко прижимая к себе Леля.

– Я не знаю.

– Где еду взял?

– В трактире, на площади. Но я там ничего такого не делал, ни с кем не говорил, только хлеба у подавальщицы попросил.

– Как попросил?

– Простите, добрая госпожа, нам бы хлебушка.

– Значит, простите-извините, добрая госпожа? Да ещё шапочку снял, ножкой шаркнул, поклонился вот эдак?

– Ну и что?

– А то. Благородным воспитанием от тебя за версту несёт. А одежда крестьянская. Может, он разговора твоего и не слышал, но поклончик заметил. Умного соглядатая к нам приставили. Самое плохое, если он не один был. Но даже если один… Наверняка он должен кому-то весть подавать. Раз в три дня или, скажем, раз в неделю. Соображаешь?

– Нам нельзя здесь оставаться. Бежать надо.

– Надо, – печально подтвердила Арлетта, – только… Хм…

Эжен и сам понимал, что беглецы из них сейчас никудышные. Они с Лелем еле ноги таскают, Арлетта вообще в жару, да ещё побили её. Вот если бы ехать на чём… Деревня на тракте стоит, нанять подводу до следующего города… Да нет, чепуха… На тракте их как раз и караулят. Не один небось соглядатай. Этот за старой дорогой присматривал, а сколько там новую дорогу сторожат, даже подумать страшно. Да, южный тракт, дорога вдоль Либавы, пристань, у пристани лодьи, последние перед ледоставом. Сегодня-завтра уйдут.

– Нам надо попасть на лодью.

– Какую?

– Всё равно. Уплывём хоть до ближайшей пристани. Они нас потеряют.

– Слушай, а может, вам всё-таки к страже, да во дворец. Он слабенький совсем, да и напугался. Я вам не защитница.

Эжен подумал.

– Не доедем. Убьют.

Подумал ещё.

– Надо найти кого-то влиятельного, кто сможет отвезти нас прямо к королю. Тайно и под охраной. Только сейчас важнее от погони уйти.

Посидели. Помолчали. Слушали, как трещит лучина, смотрели на мечущийся на конце щепки огонёк.

– В Пригорье бы, – вздохнул Эжен.

– Зачем?

– Сестра у меня там. Старшая.

– Это далеко?

– Очень.

Арлетта вздохнула, закашлялась.

– Никто нам не поможет. Дай-ка я умоюсь, и будем собираться.

– Ты идти-то сможешь?

– Не знаю… кх-кх-кх… надо попробовать.

Уходили окольными путями, в обход деревни. Эжен с мешком, Лель с узелком и Арлетта с Фиделио просто так. Себя бы донести по мёрзлым комьям и щетине сухого бурьяна. Хорошо, что идти надо было под гору.

Огни на лодьях догорели, наверху тоже было темно. Только и видно, что белый берег, припорошенный снегом, да чёрную, как холодный камень – агат, тихо текущую реку. Лишь на длинном причале, у сходней, положенных на лодью, теплился огонёк. Кого-то ждали.

– Ну и как мы туда попадём? – устало спросила Арлетта, усаживаясь прямо на землю.

Этого Эжен не знал. С горя проверил здешние лодки. Все они оказались вытащены на берег, перевёрнуты для зимовки, да ещё каждая на цепи. Ну да, село проезжее, чужих много, ни чужим, ни своим никакого доверия.

Фиделио зарычал. Плеснула вода под закачавшимся причалом. На влажные доски ступили двое. Один нёс факел, а вот второго Эжен узнал. В Липовце его знали все. Коваль младший, сын знаменитого оружейника Влада Коваля, с весны до осени водивший «Шалунью» и «Хлопотунью» вверх по Либаве с грузом кирас, палашей и прочего, что закажут в столице или даже в остзейских землях. Вниз же, чтобы не ходить порожняком, брал что придётся. Команда у него была небольшая, но справная. Во время войны привыкли отбиваться не только от речных разбойников, но и от кого покруче. Среди уличных мальчишек о нём ходили легенды. Эжен не был уличным, но легенды слыхал и самого Коваля видел не раз.

– Знаешь его? – прошептала Арлетта.

– Я его знаю, а он меня нет.

Тут в голове у Эжена снова сложилась задачка с простым ответом. Он подхватился и, теряя валенки, бросился к причалу. Догнал здоровенного Коваля, заступил ему дорогу, задрал голову и начал врать. Быстро и много. Из вранья выходило, что сами они из Липовца, гостили у деда с бабкой, которых Эжен, вспомнив кое-что из землеописания, поселил в Верховце. Дед помер, бабка отправила их домой в Липовец, они и поехали, ехали-ехали обозом, напали разбойники, обоз разбили, а они, он и сестрицы его, горемычные, успели убежать, да остались в чём были, и теперь им очень надо в Липовец, потому как тятька с мамкой ждут, а обоз-то теперь не приедет.

– Стой, не части, – гаркнул Коваль, – так ты липовецкий?

– Ага.

И носом шмыгнул, и рукавом утёрся. Простые мы, простые как оглобля. Никакого благородного воспитания.

– Из каких ты?

Эжен напрягся, выдумал и имя, и фамилию любимого тятеньки. С перепугу даже не запомнил какую, лишь постарался, чтобы звучало по-простонародному.

– Не знаю такого, – хмыкнул Коваль.

Эжен и сам такого не знал, поэтому потупился и лишь ковырял доски причала валенком.

– Живёте где?

– Так в Слободке, дяденька Коваль.

В Слободке обитал народец средней руки, небогатый, но и не такой бедный, как в