– Да чего тебе надо? Пива? Мал ещё.

– Хлебушка бы.

– Хм. Откуда ты такой взялся?

Ой. Как бы так ответить, чтобы ничего не ответить?

– Так это… Сестрица моя тут работала…

– А, – догадалась тётка, – Алька, что ли? Ну и где она? Сговаривались на все праздники, а её нету.

– Захворала, – честно поведал Эжен, – лежит, не встаёт. А у нас есть нечего.

– Так давай, бери поднос, отработаешь сегодня, накормим и с собой дадим.

Эжен поглядел на кружки, свисавшие с толстых пальцев. С кружек капало.

– Я не смогу, – печально сказал он, – сам две недели в горячке пролежал, еле на ногах стою.

Тоже чистая правда, хотя тётка не особенно разжалобилась.

– Но заплатить могу, – поспешно добавил Эжен.

– Ладно, – подавальщица качнула кружками и обтянутой серым передником обширной грудью, – некогда мне тут с тобой. Идём.

На жаркой, наполненной запахом горелого сала кухне Эжену за три медяка выдали полкаравая тяжёлого мокрого хлеба и закопчённый горшок, наполненный, похоже, объедками. Но Эжен привередничать не стал. От горшка пахло мясом. Всё это живо увязали засаленным полотенцем, горшок и полотенце строго наказали вернуть и отправили ползти домой через развесёлую площадь по погрузившимся в глухую предзимнюю темь улицам. Эжен смутно чувствовал, что его обманули и медяки можно было бы употребить с большей пользой, но домой доковылял королём. Добытчиком и главой семьи. Перловая каша с овощами и некими воспоминаниями о мясе пошла хорошо, даже Арлетта смогла проглотить несколько ложек. Соображала она плохо, всё время принимала Эжена за какого-то Бенедикта, благодарила, улыбалась жалобно. Ей бы молока, да с мёдом, варенья малинового. По соседям, что ли, поспрашивать. Свечей у Федула не водилось, чем ещё освещаться, Эжен не знал, так что ужинали в темноте. Хотелось спать, но с пола тянуло холодом. Печка была какая-то неправильная. Зато на полатях тепло. Сообразив это, парень живо запихнул туда тюфяк, одеяло и сонного принца, попробовал затащить наверх Арлетту, но она завернулась в одеяло и потребовала, чтобы от неё отстали. На круг она не пойдёт, работать не может, не хочет и не будет. Эжен оставил её в покое, влез на полати сам и уже начал засыпать.

В сенях грохнуло, что-то покатилось, бренча и лязгая, и в избу, почти выбив дверь, ввалился загулявший хозяин, Федул Страшная рожа. Шапку он где-то потерял, зато лохматый полушубок стоял колом, топорщился во все стороны, как покрытое волосками паучье туловище. Паук Федул полз, цепляясь за стены, лавки и стол, то и дело припадая на четвереньки. Ругаясь и ворча, добрался в темноте до печки, едва не свалился на Арлетту, с грохотом отодвинул заслонку, ткнул в догорающие угли длинной щепкой. Тлеющую щепку пристроил на рогульку, о назначении которой Эжен все три дня не мог догадаться.

При тусклом красноватом свете лучины хозяин дома не стал выглядеть милее и приятнее. Теперь это был паук со страшной, набрякшей дурной кровью человеческой рожей. Покопавшись в недрах тулупа, он выставил на стол ополовиненный штоф, сел, промахнувшись мимо лавки, некоторое время разглядывал красные отблески в прозрачной жидкости, покачивая головой.

– Поправиться, – рыкнул он, погрозив сам себе пальцем, – назавтра. Поправиться.

Быстро подтянул опрометчиво оставленный Эженом на столе хлеб, уложил рядом со штофом, окинул получившуюся композицию умильным взглядом.

– Во! Поправиться и закусить.

Внезапно пьяная улыбка исчезла, глаза округлились, наполненный ненавистью взгляд прикипел к одной, ведомой лишь Федулу точке на грязном полу.

– Ты! Опять ты! Не получишь ничего! Моё!

Хрипя, как удавленник, он схватил лежавший на лавке ковшик и принялся яростно колотить им по полу, будто пытался накрыть нечто невидимое, но шустрое.

– Он ловит? Кого?

Лель приполз на шум и теперь выглядывал из-за плеча Эжена.

– Никого, – отрезал Эжен.

Удары ковшиком неминуемо приближались к лавке, на которой лежала Арлетта. Беспомощная и беззащитная.

Справиться с Федулом он не сможет, это ясно. Да и не знает он, как с такими справляться.

– На, на, получай!

Федул со смаком возил по полу руками, давил неведомого врага.

– Ишь, лопнул, сопля зелёная, аж треснуло. А, так ты не один!

Страшный паук завыл и завертелся, отряхивая рукава, словно пытался отодрать от них нечто мелкое и цепкое.

– Всё равно ничего не получите!

Косматой кучей метнулся к столу, рванул на себя полупустой штоф, глотнул из горла и, пошатнувшись, повалился навзничь.

Храп или предсмертный хрип? Нет, всё-таки храп. Может, пока проспится, удастся отсидеться на печке.

– Давай так, – выждав немного, решил Эжен, – я Арлетту попробую поднять, а ты поможешь её наверх тащить. На полати он небось не полезет.

– Давай, – согласился Лель, – внизу страшно.

И как в воду глядел. Сейчас же стало ещё страшнее. Запертый Фиделио взорвался истеричным лаем. Плохо прикрытая дверь негромко стукнула, и в избу шагнул человек, совсем незнакомый, одетый неприметно, вроде купец средней руки или приказчик. Эжен Леля толкнул подальше от края и сам приник, спрятался за хранившейся на полатях тряпичной ветошью просто от неожиданности. Трезвый, обыкновенный, с виду ничуть не опасный пришелец огляделся, покосился на готовую догореть лучину, покачав головой, заменил её новой, пошевелил носком сапога бессознательного Федула и, переступив через него, направился к печке, где из-под одеяла торчала тёмная голова Арлетты.

– Эй, ты! Как тебя!

– Холера, – слабым голосом отозвалась Арлетта, – сказала же, работать не буду.

Незнакомца, видимо, эти слова сильно обидели.

– Ах ты ж, лахудра, – рявкнул он, выдернул Арлетту из-под одеяла и, схватив за плечи, принялся трясти как грушу.

– Где принц?

Голова канатной плясуньи болталась из стороны в сторону, глаза были закрыты и ничего осмысленного отвечать она явно не могла.

– Не прикидывайся!

Две оплеухи. Эжен зажмурился, будто получил их сам.

– К-какой принц? – Из губы у Арлетты шла кровь, глаза приоткрылись, но сознания в них теплилось очень мало.

– Наследный!

– Ничего не знаю, добрый господин, мы шпильман, поём и пляшем, делаем разный трюк.

Вправду ничего не соображает или притворяется?

– Не прикидывайся, – вкрадчиво сказал незнакомец, – мальчик, девять лет, хрупкого сложения, черноволосый, при нём слуга или камердинер лет двенадцати.

– Нету тут никого.

Руки в дорогих фряжских перчатках сомкнулись на тощей шейке канатной плясуньи. Придушил, потом парой ударов снова заставил очнуться. Эжен лежал ни жив ни мёртв и только Леля держал, чтобы тот не высовывался.

– Не трогайте меня, дяденька, – прохрипела Арлетта, – они ушли.

– Врёшь. Когда?

– Сегодня.

– Куда?

– Не знаю.

– Врёшь.

– Лихоманка у меня, дяденька, не понимаю ничего. Не трогайте меня, я и так скоро помру.

– Это точно, – согласился незнакомец, – говори, где они, а то шею сверну.

«Свернёт, – обречённо подумал Эжен, – сначала ей, потом нам. Затем и пришёл».

Арлетта пискнула, как придушенная канарейка, и вдруг резко ткнула в глаза нападавшему тонкими растопыренными пальцами. Ткнула, похоже, куда надо. Тот завыл, а Лель вдруг вывернулся из-под руки Эжена и сиганул с полатей прямо на голову чужака. При этом раздался тот самый визг, от которого дворцовая прислуга готова была бежать на край света и