Здание недурное — строилось века три назад как загородное поместье. Вычурные портики, кружевная лепнина цветов вокруг колонн — и плетистые розы ползут вверх по белым стенам, подбираясь ко второму этажу. Высокая крыша с залихватски загнутыми краями, украшена несколькими статуями, будто шляпа — перьями.

В холле нас первым делом встречает крупный портрет восторженной старушки в мехах — той самой леди Иовейны Айт: «Она так хотела видеть нас всех счастливыми!» Полли оказалась счастливее прочих: сперва стала компаньонкой, а после и унаследовала дело своей воспитательницы.

— Конечно, тогда дела шли уже очень плохо, и мы едва могли платить учителям, но я не теряла надежды. И вот я встретила Мортиана и он предложил свой проект лечебницы. Гениальный метод «детской грёзы» — вы с ним скоро познакомитесь, даже нет, всё своими глазами увидите, прямо сейчас!

Пока мы болтаем, вокруг одна за другой мелькают комнаты первого этажа. Анфиладные, в основном — пустые («Все сейчас гуляют в саду, но к вечеру — обязательно прибегут!»). Сплошь мягкие диваны и пуфики развесёлых тонов. В одной комнате куча холстов и разбросана разрисованная бумага. Во второй вовсе нет мебели, зато есть мягчайший ковёр. На нем кем-то разбросаны солдатики.

— Опять не убирают, озорники, — нежно улыбается Полли и делает знак такой же пожилой, в безупречном фартушке с пчёлками, но зато с голубоватыми манжетами. — Надо прибраться, а то некрасиво. О! Вот мы пришли, тут вам придётся оставить все вещи — можно выбрать только что-то одно. Лучше что-то приятное. Вам нужно подумать? Нет?

Насчёт одной вещи нас предупреждали. Господин Корнелиш оставляет себе небольшой настольный барельеф — изображение Девятерых и Аканты-Матери («Я привёз это из Града Жрецов»). Меланхоличный сыночка останавливает выбор на томике поэзии. Остальные вещи приходится сдать — даже зубные щётки.

— А одежду сдадим вот прямо сейчас, в соседней комнате, да? — и точно, там поджидает третья пожилая-добродушная матрона в пчёлках, которая сходу осчастливливает нас двумя комплектами. Пара мягких рубашек серо-голубого цвета, шейные платки с развесёлыми пташками на них, бархатные курточки цвета вылинявшей мяты и такого же — штанишки до колен. Плюс по три пары кремовых чулок и мягкие кожаные туфли каждому — костюм мальчика из хорошей семьи.

— Без одежды полного погружения не получится, понимаете? — внушала Полли, пока мы с сыночкой переодевались за ширмами. — Или возвращения — называйте как хотите. Это довольно модный метод, кто-то называет его «детская грёза», кто-то — «материнские объятия», мне вот очень нравится «солнечные сны»…

— Вы… погружаете пациентов в детство? — не вытерпел из-за своей ширмы Янист. Я за своей почувствовал восторженный взгляд Полли Тройоло: лечение не началось, а пациент оживился!

— Совершенно верно, позволяем вернуться в самую счастливую пору жизни, пережить безмятежное время: игры, сон, прогулки на свежем воздухе…

Зажмурился, застряв рукой в рукаве куртки. Основательно припомнил папашку, щипки братьев, деревню, кузена Эрли… Голос Полли по ту сторону ширмы щебетал что-то о малышах, возможностях отрешиться, стряхнуть груз проблем и невзгод. И о диете, кажись. Боженьки, надеюсь, там не сплошь манные кашки и яйца всмятку. У меня и без того нехорошо слабнут колени.

На обратном пути осмотрели библиотеку (сплошь со сказками и всяким познавательным) и несколько «игровых комнат». Полли разливалась о правилах поведения в здешнем обществе. Говорить о политике-экономике-делах не приветствовалось, обсуждать диагнозы или лечение — тоже. Можно было представляться только по имени или вовсе выдуманным именем — в таком случае его нужно было заранее сообщать милейшей Полли. Поощрялись рассказы о путешествиях, обсуждения сказок, смешные истории без скабрезностей. В длинные беседы с другими пациентами было рекомендовано не вступать.

— Лучше пригласите их поиграть в пятнашки, ну или например в «пряточки за пяточки» — у нас много мест для пряток!

Интересно бы знать, что у них тут так спряталось, что и Шеннет отыскать не может.

— Я понимаю, сначала всё кажется смешным, нелепым, бывает трудно привыкнуть — ведь мы-то уже взрослые, и ответственность, и проблемы, и тяжкие мысли! Но это место создано для исцеления, и через два-три дня вы непременно привыкнете, а может, и захотите потом повторить, у нас многие возвращаются… Ох, постойте, погодите, вы ещё увидите ваши славные комнатки!

Две смежные спаленки да дверь в общую уборную. Отделаны всё в том же уменьшительно-ласкательном стиле: мягкие кроватки, с пушистыми одеяльцами и кружевами на подушечках, креслица-светильнички-столички с настольными играми. На закуску — тапочки с лиловыми помпонами (к слову, устрашающей величины и пушистости). И байховые халаты с птичками: сунь руку — утонешь.

Милейшая Полли предложила не стесняться и обустраиваться, посулила скорый обед и знакомство со всеми-всеми. И унеслась к остальным скорбным главою. Я тут же последовал совету и выложил на стол эрдейский барельеф с изображением Девятерых. Поковырял рамку и вытащил артефакт против прослушки. Пристроил поверх согревающего артефакта (не обжёгся). Мало ли как у них тут с любопытным персоналом — а сыночка у меня предположительно в глубокой хандре, не ходить же ему и в самом деле немым.

— Можешь не сдерживаться, — разрешил я, когда амулет начал потихоньку светиться жёлтым. — Вир побери, правду говорят: в психушках кто первый халат надел, тот и доктор. Безмятежность детства, как им только в голову взбрело. Хотя не знаю, если глянуть на публику, которая тут лечится… может, у них там и было что-то безмятежное.

Янист обустраивал на своём столе томик поэзии. Отлично подходит, чтобы протащить сквозник.

— Надеюсь, у тебя там не амфибрахии Виллема Риона. Или как её там, элебосской поэтессы, любительницы сирен.

Угрюмая мина парня говорила, что попал я в точку, но обсуждать он покамест ничего не намерен. Ладно, он и до того-то был в режиме «молчать-не спать-скорбеть», но теперь-то мы заехали на лечение от скорбей душевных.

— К слову, ты не провожал Гриз, когда они с Мел сплавали выпускать сирен.

Такое многозначительное молчание я обычно слышал только от другого напарничка. Правда, в его случае оно было глумливым.

— Слушай, если у вас чего не ладится и нужно посоветоваться или хоть просто поболтать…

Младший крепился ещё минут пять, сидя на кровати и глядя куда-то в нежные бирюзовые занавесочки.

— Однажды ты… говорил со мной на Перекрёстки.

Мог же просто промолчать и не предлагать задушевных бесед. С ознобом вспомнилось: бьётся