Раньше в Конотопе длительное время размещался штаб 2-й армии, поэтому вокруг было много складов и арсеналов оружия. Я давно потерял свой багаж и решил разжиться необходимыми вещами в одном из таких складов, где попросил дежурного оберцальмайстера[190] выдать мне шинель. Чего здесь только не было! Передо мной возвышались горы шинелей и курток всех видов и родов войск.

Высокий худой интендант с ухоженными усиками всем своим видом походил на жителя Вены, и я, чтобы подластиться к нему, хотел уже обратиться к оберцальмайстеру в любимой в Вене манере, как вдруг он заговорил на грубом баварском диалекте:

– Чего изволите желать? Шинель? Так, где тут они у нас? Ага, вот они. А ваша где?

Мне пришлось объяснить ему, что свою я потерял в бою. Тогда оберцальмайстер, выпятив грудь с Железными крестами 1-го и 2-го класса, Восточной медалью и колодкой за шестилетнюю выслугу лет на военной службе, грозно вопросил:

– А накладная у вас есть?

Заметив мое замешательство, эта тыловая крыса одернул мундир из добротной ткани и заявил:

– Без накладной ничего не выдам. Я из-за вас под суд идти не собираюсь!

Конотоп утопал в зелени. Его центральная улица, казалось, не имела конца. По ее бокам, словно красивые кубики, стояли современные жилые дома и административные здания. Окрестности города представляли собой сплошные сады, уже начавшие надевать свой осенний наряд. И в этом раю на земле постоянно что-то взрывалось. Русские самолеты наносили бомбовые удары каждые два часа, и деревянные дома пылали ярким пламенем. Горели целые улицы.

Город заполнили отбившиеся от своих воинские и тыловые подразделения, а по улицам постоянно носились штабные машины. На окраинах слышалась стрельба, это у пехоты сдавали нервы. Еще остававшееся коренное население попряталось и ожидало развязки. Затем в сопровождении конной охраны на запад потянулись колонны пленных. На восточной окраине приходилось постоянно отбивать атаки ударных русских групп, а однажды город попытался взять кавалерийский отряд. Размахивая шашками, конники напоролись на пулеметный огонь и были отбиты.

Однако вопрос о сдаче города уже висел в воздухе. Еще одна ночь, и он окажется в руках противника. Неужели оберцальмайстер не знал об этом и не слышал разрывов бомб и снарядов? Мне очень захотелось сказать, что я обо всем этом думаю.

– Рекомендую поджечь ваш склад или взорвать его, – вырвалось у меня, когда передо мной вновь возникла самодовольная физиономия интенданта.

– Что? – надвинулся он на меня. – Поджечь армейское имущество стоимостью в три миллиона рейсмарок? Родина надрывается до смерти… Никогда!

Я не стал его слушать, взял одну шинель из стопки и стал ее примерять. Она не подошла, и пришлось надевать другую. Выбрав подходящую, я направился к выходу, а оберцальмайстер завопил:

– Накладная! Где накладная?

На улице выстрелы от автоматического оружия стали слышнее, пора было убираться подобру-поздорову. К вечеру мы оставили город, прихватив с собой 200 пленных, которых посадили на грузовики позади наших солдат, еле державшихся на ногах от усталости.

Нам едва хватило сил добраться до ближайшего села, лежащего к западу от Конотопа и утопавшего в грязи. Здесь остатки нашего полка провели сутки под огнем противника, потеряв еще 50 человек.

Командиром саперного взвода был лейтенант Кранабитл. Здоровенный увалень 23 лет, недавно прибывший из австрийского Штайра. Как и все, он ежедневно получал приказ держаться до последнего, но в отличие от других понимал его буквально. Как только русские появлялись на горизонте, его люди вставали и отходили назад. Ему приходилось доставать свой пистолет и силой возвращать их назад. Мера, конечно, не самая лучшая, но действенная. Подпустив иванов поближе, лейтенант начинал строчить по ним из пулемета, тогда наступала очередь русских улепетывать. Если выбрать правильный момент, то можно не только увлечь своих людей, но и выиграть у противника от 300 до 500 метров. Находились, конечно, и хладнокровные смельчаки, которые лежа подпускали неприятеля на расстояние до 300 метров и только потом начинали стрелять. Но таких людей встречалось мало и становилось все меньше.

К сожалению, лейтенант не всегда прибегал к угрозе пистолетом. А старался удержать людей словом и личным примером. Вот и в последний раз лейтенант Кранабитл стал звать своих людей назад, но они его не послушали. Тогда он принял бой в одиночку. Через полчаса я увидел его людей и с пистолетом в руках стал допытываться, где их командир. Они не отвечали, и тогда мне пришлось скомандовать:

– Кругом! Назад! Бегом марш!

Мы вернулись на позиции и обнаружили лейтенанта с простреленной головой в его окопе. Там же лежали и пустые магазины от автомата, а русских нигде не было видно.

Поскольку противник обстреливал нас из всех орудий, я счел безопасным лечь плашмя и случайно попал в зону обстрела «сталинского органа». Кругом взрывались снаряды, начиненные мелкими иголками. Когда обстрел закончился, я вытащил из своей формы и сапог около двадцати таких иголок. Из них только две пробили ткань и поцарапали мне кожу. Подняв голову, я увидел в бинокль шедшие в атаку наши штурмовые орудия. Роты стали бегом возвращаться на брошенные было позиции.

– Браво! – кричали солдаты. – Наши самоходки вернулись! Теперь мы зададим неприятелю жару!

Но ночью мы вновь начали отступление, проследовали Сосновку и остановились в Малом Самборе. На этот раз лежавшие перед селом болота нас только порадовали, поскольку они представляли собой хоть какую-то естественную защиту. После трехчасового отдыха солдаты были перераспределены по ротам. В полку, командование которым взял на себя осторожный Шперл, осталось всего 285 человек, и еще 130 солдат насчитывалось в разведывательном батальоне, составлявшем наш резерв.

На этот раз нам выделили участок фронта шириной около 4 километров. Согласно показаниям пленных и перебежчиков, которые еще встречались, против нас действовали 4 свежих, еще не обстрелянных полка русских. Из них 2 полка непрерывно вели боевые действия, начиная от Конотопа. Их люди устали и выдохлись настолько, что пугались даже взрывов наших ручных гранат, поскольку умирать никто из них не хотел.

Мы очень нуждались в показаниях пленных, так как они способствовали подъему морального духа наших солдат, которых все чаще приходилось возвращать на позиции под дулом пистолета. Артиллерия, как наша, так и неприятеля, вела стрельбу по целям, находившимся далеко от поля сражения, и бои велись самым примитивным образом. Люди падали, поднимались и шли в атаку, строча, не целясь, перед собой из автоматов. Четыре сотни наших солдат против четырех тысяч красноармейцев криками пытались ввести