армии в наступление? Если рассматривать данный вопрос с точки зрения численности, то после определенной передышки немецкие войска были вполне способны на это. За последние недели в ходе своего продвижения вперед русские несли огромные потери убитыми, ранеными и пленными. Без сомнения, они жертвовали своими жизнями и здоровьем, чтобы прогнать нас с родной земли. Но разве такие великие жертвы не имели предела?

Огромные цифры русских потерь не являлись пропагандой, а были чистой правдой. У нас же давно наметилась тенденция принижать свои потери. Дело дошло до того, что роты стеснялись докладывать в батальоны о своих пленных и погибших от истощения, а корпуса, чтобы исключить возможность определения истинных масштабов убыли личного состава и из-за боязни перед армейским руководством, которое не хотело слышать об определенных видах потерь, вообще не докладывали о случаях пленения своих людей. В результате у верховного командования складывалось впечатление, что все идет хорошо, тогда как в полках численность личного состава равнялась батальонной.

Главной причиной наших неудач являлось отсутствие веры! Наша дивизия была деморализована еще тогда, когда я прибыл в Монпелье. События, разыгравшиеся на заснеженных полях сражений, только усилили этот процесс. Такого количества уклонений от выполнения приказов не только отдельными солдатами, но и целыми подразделениями в нормально дисциплинированной армии не было бы. В дальнейшем стремление сохранить себя в трудных ситуациях нашло среди солдат понимание и только усиливалось. Но в целом в эти месяцы войны наша дивизия считалась не хуже других немецких соединений, сражавшихся в России более двух лет. Ведь отступала не только она одна. Разложение в германской армии началось раньше. Оно отчетливо проявилось и под Воронежем, и в случае с 6-й армией под Сталинградом. Теперь все дивизии оказались одинаково плохими, и только драконовская дисциплина удерживала их от распада. Что-то в целом произошло с нашей армией. Она стала хуже, слабее, не такой храброй и уверенной в себе, как прежде. И нельзя сказать, что главные причины были скрыты в отступлении, которое оказывает деморализующее воздействие на все армии. Нет, изменилось другое. Русские смогли продвигаться вперед потому, что у них исчез страх перед нами и была вера в победу. И если мы становились слабее, то русские, соответственно, сильнее, правда, не во всем.

Первопричина ослабления боевой мощи лежала вне армии, и верховное руководство поняло это достаточно быстро. Оно стало уверять, что чем больше мы слабеем в материальном плане, тем сильнее становится наша вера. Недостаток в ней и приводил к нашим неудачам, а отсутствие веры не восполнишь пустыми словами и заклинаниями.

А как бессовестно играло на вере наше высшее руководство! Тот ее малый запас, который Берлин смог создать, был давно растрачен. Да, мы верили в отечество и рейх. Но что сотворил из нее этот богемский ублюдок? Он стал превращать велико- и малороссов в рабов, унизил французов, считал балканские народы дураками, принялся уничтожать евреев, обещал немцам благосостояние, а привел их к долгам, к гибели 3 миллионов лучших сынов Германии[194]. Со времен, когда Каин убил Авеля, мир не знал такой кровавой цены, заплаченной за власть. Прусские короли и Габсбурги, англичане, французы и американцы в борьбе за превосходство, конечно, тоже оставили свой кровавый след в истории.

Попытка Гитлера вести войну силами 60 миллионов немцев[195] во всех направлениях была оправдана только в отношении старой и усталой Европы. Но Россия и Америка в численном и экономическом плане являлись слишком богатыми странами. Военный поход против них, как показало время, оказался слишком перенасыщен пропагандой. В первую зиму не хватало рукавиц, а во второе лето – самолетов. Вера не может питаться только одним духом, ей нужно доверие, а доверие наших солдат высшему руководству оказалось поколебленным и в конечном счете исчезло совсем. Они на собственном опыте убедились, что одних утверждений для победы мало, нужны еще материальные предпосылки.

И вот час мести настал, меч возмездия уже был занесен над нами. Находился ли он в руках Божьих? Вот в чем вопрос.

Майор Шперл построил 60 человек и выступил перед ними с пламенной речью.

– Мне нужны 10 добровольцев, чтобы найти отставших. Кто готов? Поднимите руку! – в конце проговорил он.

Никто не отозвался. Шперл побледнел как полотно, пошел к себе в бункер, сел на стул и, положив руки на колени, произнес:

– Такого я и представить себе не мог.

Нас беспокоили регулярные обстрелы, которые с той стороны Днепра осуществляли по меньшей мере 30 русских орудий.

Мы были не единственной частью, соприкасавшейся с русским плацдармом[196]. Справа от нас с остатками своего полка располагался гауптман Байер, награжденный Рыцарским крестом. Я поскакал к нему и нашел его сидящим в небольшой крепкосколоченной избе, недалеко от которой еще лежали трупы, оставшиеся после последней атаки русских. Гауптман очень удивился моему визиту, но виду не подал, а налил полный стакан шнапса и подвинул его мне. Пришлось пригубить из вежливости, но Байер, внимательно следивший за моими движениями, закричал:

– Не так, мой дорогой, давай полный!

Я послушно проглотил обжигающую жидкость и поставил пустой стакан на стол, но Байер тутже наполнил его вновь. Гауптман производил впечатление простодушного и дружелюбного человека, но оно было обманчивым. На самом деле передо мной сидел человек с необузданным нравом. До меня доходили слухи, что он имел обыкновение лично возглавлять ударные группы, никого не щадил и никому не прощал ошибок.

– С чем пожаловали? – спросил Байер.

Я изложил цель своего визита.

– На чем прибыли?

– На своей лошади.

– Малервайн! – заорал гауптман. – Малервайн!

Крик относился к лейтенанту со взъерошенными волосами, который мирно посапывал, уронив голову на край стола. Малервайн проснулся, а Байер проревел:

– Вы что мне говорили, идиот? Вы утверждали, что мы окружены. Но этот человек прибыл от Шперла!

– Видите ли… – начал было Малервайн, но тут зазвонил телефон.

Лейтенант схватил трубку, поднес ее к уху, а затем протянул ее Байеру со словами:

– Полковник на проводе!

Гауптман взял трубку, послушал, а потом неожиданно для меня произнес:

– Нет!

Полковник снова начал что-то говорить, но Байер опять ответил отрицательно. По-видимому, полковник произнес затем что-то похожее на следующую реплику:

– Послушайте, Байер, в каком тоне вы позволяете себе говорить со мной!

– Говорю так, как считаю нужным, – сказал гауптман. – А теперь послушайте внимательно. Я этого делать не буду. Еще чего не хватало! Это мой полк, и под следствие мне отдавать некого. Все! Конец связи!

Байер в сердцах бросил телефонную трубку на стол, достал спичку и стал водить ею по предохранителю своего пистолета.

– Связь снова заработала! – воскликнул Малервайн