Мне удалось обнаружить и библиотеку, в которой все было перевернуто вверх дном. В глаза бросались произведения великих русских классиков в тисненых переплетах и напечатанные на отменной белой бумаге, которую в Европе невозможно было найти. Буквы, набранные крупным черным шрифтом, поражали своей основательностью и символизировали богатство старой России. На отличной бумаге и в хороших переплетах издавались и произведения Сталина. Я обнаружил творения Шекспира, а также Шиллера на русском языке. Здесь находились и произведения французских авторов XVIII столетия в оригинальных изданиях, напечатанные в Москве сочинения Гете на немецком языке.

В штабе я поделился своими открытиями, на что Райх отреагировал следующим образом:

– Расскажите об этом Сламу. Он у нас антиквар.

Оберфельдфебель Слам служил писарем при штабе нашего полка. Я знал его довольно давно, но все же недостаточно, чтобы делать о нем какие-то окончательные выводы. Он имел славянскую фамилию, но странного в этом ничего не было, так как из Вены в наш полк поступило много таких людей. Слама отличала усидчивость и основательность, что гармонировало с его лысиной и небольшими усиками. Он был человеком тихим, с мягкими чертами лица и хрупким телом, что никак не соответствовало прототипу настоящего грозного гауптфельдфебеля. Райх его очень ценил, так как за все время пребывания на этом посту он не допустил ни одной ошибки.

Я рассказал Сламу только о поврежденной картине, но он не замедлил воспользоваться случаем и на следующий день упросил меня поехать вместе с ним осмотреть музей. Верхом скакать он не умел и поэтому отправился в путь на своей бричке. Слам изучил картины, поцокал языком с видом знатока, но ничего не тронул. По его словам, полотна нуждались в серьезной реставрации, в которой он понимал толк, а у него не было под рукой необходимых средств.

Когда мы вернулись, то в дверях штаба буквально столкнулись с гауптманом Вильдпредом, на груди которого блестела непонятно кем выпущенная золотая медаль за храбрость. Его неприязнь к итальянцам была известна всем.

– Муссолини ушел со своего поста! – кричал он, радуясь, как ребенок, отставке нашего союзника и товарища по борьбе.

Этот человек явно не понимал весь трагизм происшедшего, последствий случившегося для Германии, его воздействия на моральное состояние немецкого народа. Это было начало конца. Новости так и вылетали из его уст. От него мы узнали, что Роммель отстранен от командования и сейчас находится в Австрии в горном санатории у перевала Земмеринг, где занялся написанием мемуаров.

В доме полковника, который служил своеобразным местом послеобеденного отдыха офицеров, собрались все. Пришли даже Леманн, начфин и полковой врач доктор Мейер, прибывший взамен Ротназе.

Леманн попытался разрядить обстановку и стал произносить высокопарную речь. Надо отдать ему должное, он был честным человеком, старым участником нацистского движения и поэтому принимал случившееся очень близко к сердцу. Леманн свято верил в возможность построения такого мира, где господствовать будут мораль и нравственность. Сейчас он и ему подобные чувствовали себя обманутыми и униженными.

– Для того чтобы построить ваш новый мир, многого не потребовалось, мой дорогой Леманн, – заметил Вильдпред. – Ввод войск в Австрию, радикальное решение еврейского вопроса, гонение на церковь. Все это продолжается вот уже 9 лет. Вы никогда не задумывались над тем, что происходит?

– На все были свои причины, Вильдпред. Разве вы сами не хотели присоединения Австрии?

– Хотели! Но мы желали объединиться с Германией, а не с партией!

– Господа! – решил вмешаться Райх. – Мы все еще находимся в глубине России…

– Готов поспорить, – немедленно отреагировал Вильдпред. – У вас в голове все перемешалось. Какое это имеет отношение к присоединению Австрии, еврейскому вопросу?

– Наши союзники нуждаются в помощи.

– Крысы бегут с тонущего корабля, эти макаронники…

– Нам известно ваше отношение к итальянцам, Вильдпред, – заметил Райх.

– В Австрии их все называют макаронниками.

– Гитлер сам австриец, – решил вставить слово полковой врач, сам того не зная, в какое осиное гнездо он бросил палку.

– Австриец? – взвился Вильдпред. – Какой из него австриец? Он родом из Чехии![186]

– Господа! Я попрошу вас выбирать выражения! – вмешался полковник.

Почувствовав в словах командира поддержку, Леманн с яростью в голосе заявил:

– Фюрер обсуждению не подлежит! Куда нас это заведет?

– А как далеко мы зашли? – с усмешкой бросил молчавший до этого Вихтель и осушил свой бокал коньяка.

– Господа! – взял слово полковник. – Русские выгружают войска во Льгове. Разведка донесла о 5 эшелонах.

– Для чего нам авиация, если она не в состоянии помешать этому? Ведь оттуда до переднего края всего 20 километров!

– Фронт рушится, – снова загремел Вильдпред. – Американцы на Сицилии! Да, далеко завело нас военное искусство великой Германии!

Тут поднялся шум, все стали перебивать друг друга.

– Американцы на Сицилии! – продолжал бушевать Вильдпред. – Господа! Вы понимаете, что это значит? Как тут не вспомнить про австрийскую армию, она всегда держала полк на Сицилии…

– Теперь эту традицию подхватили американцы!

– Черт бы их побрал!

– Господа, мне говорили… – начал Леманн.

– Вот и держите при себе то, что услышали! – перебил его Вильдпред.

– Мне говорили, – не слушая его, продолжил Леманн, – что американские пехотинцы – вояки никудышные. Мой кузен был в Африке…

– Если американцы такие плохие вояки, как утверждает твой кузен, то почему он допустил, чтобы они высадились на Сицилии?

– Кузен говорит, что по своим качествам они напоминают итальянцев.

– Не говори глупостей! Тунис, Алжир, Сицилия, скоро, я думаю, наступит очередь самой Италии. Они не могут быть настолько плохими солдатами, как утверждает твой кузен!

Внезапно разговоры смолкли, и в воздухе повисла гнетущая тишина. Тут небо потемнело, налетел ветер, и разразилась страшная гроза. Гремел гром, сверкали молнии, дождь шел как из ведра, и обычно такая тихая речка Рыло превратилась в бушующий поток.

Слово снова взял Леманн. На этот раз он стал докладывать о состоянии воинской дисциплины в полку. Командир поручил ему, как человеку, имеющему юридическое образование, вести учет нарушений среди личного состава и периодически подводить итоги. Они были неутешительными и формулировались в одной фразе:

– Наблюдается отсутствие серьезного отношения к службе!

Затем все стали обсуждать важную тему, что значит хранить верность присяге и что она собой представляет. Я обратил внимание, что с каждым словом говорящих командир мрачнел все больше. Наконец он не выдержал и заявил:

– В моем полку о смысле воинской присяги не дискутируют!

С этими словами он встал и, несмотря на проливной дождь, вышел на улицу.

– Нервы, господа! – вставил свою реплику врач. – Это все нервы! Когда начинают сдавать нервы, то опасности подвергается вся субстанция.

Я так и не понял,