собрать всё обратно, — сказала Наиме в руки, которые были сжаты в кулаки у него на груди, её голова покоилась рядом с ними.

— Отпусти всё.

Он обнял её крепче, и нити его магии окружили её, тень и дым, шепча об отдыхе и умиротворении.

— Перерыв, — скомандовал он. — Я держу тебя.

Перерыв. Его магия отозвалась эхом, наполняя её тёплым сумеречным запахом его кожи, заключая её собственную магию в свои объятия так же, как Макрам держал её тело в своих объятиях. Безопасность.

Наиме закрыла глаза, и жжение в них усилилось. Влажное тепло потекло по её щекам, когда слёзы наконец-то вырвались на свободу. Она попыталась сделать ровный вдох, но вместо этого печаль затопила её. Пока это было всё, что она могла чувствовать. Это было всё, что она когда-либо знала и когда-либо узнает, и она тонула в этом.

Неудача. Бессилие. Это было не всё то многое, что было сломано. Это была она.

Она вцепилась руками в его кафтан, желая удержаться. Потому что, если она этого не сделает, её унесёт прочь. Её тело не принадлежало ей, оно принадлежало отчаянию. Её магия вырвалась на свободу, но он схватил её, притягивая то, что было бы выпущенной на волю бурей, в свою хватку и, удерживая её вокруг них, потому что она не могла освободиться, не высвободив свою силу.

Она плакала. У неё не было ни слов, ни связности, ни возможности сказать ему. У неё остались только осколки, которые отравляли её, и отпускать их было больно. Его магия двигалась в ней и вокруг неё, и на её пути не оставалось ничего от её брони и ментальных стен. Всё, что она могла делать, это плакать, а он держал её и её магию, не говоря ни слова. Она плакала до тех пор, пока не избавилась от боли, печали, неудачи. Она плакала до тех пор, пока у неё ничего не осталось, и всё, что она могла делать, это сидеть в тишине, обнажая всю свою душу. Это было более интимно и откровенно, чем снимать одежду перед ним.

Когда тишина между ними затянулась на слишком много ударов сердца, слёзы прекратились, а в горле пересохло, Наиме прерывисто вздохнула. Его магия отступила от неё, ускользая, как тепло, которое уходит, когда заканчиваются объятия.

В какой-то момент Макрам откинулся назад на сиденье, и её вес оказался на нём. Его голова была откинута на подушку. Она приподняла голову ровно настолько, чтобы взглянуть на него снизу вверх, её кулаки всё ещё были прижаты к его груди, нос и рот зажаты в её пальцах.

Смущение нашло опору среди угасающей печали. Он не поднимал головы, поэтому его горло и челюсть доминировали в её поле зрения. Он всё ещё удерживал её магию. Это была монументальная задача, которая, казалось, нисколько его не беспокоила. По крайней мере, если судить по тому, как расслабленно он откинулся на спинку стула, и по тому, что он казался скорее спящим, чем пытающимся сдержать бурю её сил.

Единственным доказательством того, что он прибегал к силам, были видимые признаки его собственной высвобожденной магии, которые проявлялись в виде завитков дыма и тени под его тёмно-золотистой кожей. Наиме некоторое время наблюдала за их движением, успокоенная его хаотичностью, тем, как они сливались вместе и расходились порознь. Это было умиротворяюще, как бывает, когда смотришь на дым от разгорающегося костра. Безмятежно и завораживающе.

— Я совершенно счастлив сидеть так всю ночь, моя красавица, но ты можешь возобновить управление своей магией в любой момент, — сказал он, не двигаясь и не открывая глаз. — Она дьявольски темпераментна и хитра, как и её хозяйка.

Наиме слегка улыбнулась, хотя это казалось неправильным и неуместным. Грустная улыбка. Она мысленно потянулась и закрыла глаза, чтобы сосредоточиться. Она обвила их ментальными нитями, заменив щит его собственной магии, который он создал, чтобы сдержать её всплеск. Наиме заключила свою магию в оковы, которые казались гораздо более прочными, чем те, которых раньше не было даже при свечах.

Тело Макрама немного расслабилось, как будто он выпустил сдерживаемый вдох. Она открыла глаза и обнаружила, что он опустил голову. Его магия поглотила его глаза. Это была чернота, подобная тискам самой глубокой, беззвездной ночи.

Он поднес пальцы к её лицу и осторожно вытер всё ещё влажную щёку. Он повторил это действие и со второй щекой, и пока она наблюдала за ним, тень отступила от его глаз, обнажив кофейно-чёрные радужки, а завитки дыма исчезли из-под его кожи. Его глаза были полузакрыты, поэтому он казался сонным, когда убирал волосы с её лица и шеи. Прикосновение было нежным и успокаивающим, и Наиме задалась вопросом, не показалось ли ей, что в его глазах было обожание. Обожание к ней в её худшем проявлении, разбитой на части, как банка с закваской, разорванная своим содержимым, заплаканная и с красными глазами. И от неё пахло кофтой, которую её отец разбросал по всей её одежде.

— Ты должна рассказать мне, — сказал он.

Она чувствовала себя слишком хрупкой, чтобы говорить, слишком разбитой. Но Макрам олицетворял собой безопасность, для неё так было всегда — будто её дух или её магия почувствовали родственную душу ещё до того, как они по-настоящему узнали друг друга. И, по правде говоря, что ещё ей было терять?

— Отец швырнул в меня едой. Он сказал, что ненавидит её.

Макрам провел рукой от её щеки к задней части шеи, согревая и утешая без какого-либо домогательства. Наиме развела руки в стороны ровно настолько, чтобы дать себе возможность положить голову ему на плечо.

— Но он не испытывает к ней ненависти. Это его любимое блюдо. Когда он проводил время только со мной после смерти матери, мы только это и ели, — снова подступили слёзы. — Он меня не узнает. Он не помнит всего, что мы планировали, как сильно он мне нужен.

— Ты скучаешь по нему, но он тебе не нужен, — голос Макрама был нежным и тёплым, как будто не было ничего, что он предпочёл бы делать, чем сидеть с ней в пустом зале, обнимая её, пока она разваливалась на части.

— Я знаю, — сказала Наиме, не поднимая головы.

От него приятно пахло,