Не случайно именно так эти понятия употребляются в официальном языке, идет ли речь о «делегации всех левых», учрежденной при Вальдеке-Руссо для координации парламентской деятельности, или о «Блоке всех левых», сформированном в преддверии выборов 1902 года93. И чем более разнообразны на деле левые (и правые), тем сильнее потребность на словах объединять тех и других под этими обобщающими названиями. Что, впрочем, не исключает возможности обозначать потенциальные линии разломов, как, например, это сделал Вайян, выступая в палате в 1907 году: «Для нас правые начинаются гораздо левее, чем вы думаете». Другое преимущество определения чисто формального, а потому открытого к бесконечным уточнениям: слова, обозначающие союз, легко могут превращаться в слова, указывающие на разрывы.

Показательно, что в сборнике Бароде слова «правые» и «левые» как опознавательные знаки в изобилии появляются в связи с выборами 1906 года94. С одной стороны, внедрению новой лексики способствуют долгие годы напряженной борьбы. С другой – не меньшую роль играют новые расколы в левом лагере. После того как Амстердамский конгресс 1904 года осудил политику классового сотрудничества, социалисты, объединившись в следующем году, объявляют, что их новая партия (S.F.I.O.) отказывается от любых союзов «с какой бы то ни было частью капиталистического класса». Предупреждение тем более своевременное, что после падения кабинета Комба политика правительства очевидно склонилась к центру. Это, впрочем, не мешает выборам проходить под знаком республиканской дисциплины. Однако эти предвестия будущих расколов тоже явно связаны с успехом новых категорий, означающих единение в столкновении. Вот несколько многозначительных формул: «Правому блоку вы противопоставите левый блок, более прочный, более неколебимый, чем когда бы то ни было»; «главное – обеспечить в первом туре неколебимое единение левых партий»; «я водружаю свое знамя в центре блока, заодно с теми, кто не видит врагов среди левых и не идет ни на какие компромиссы с правыми»95. Правда, следует уточнить, что все это произносится в начале 1906 года, сразу после скандала, вызванного принятым в конце предыдущего года законом о разделении церквей и государства и предусмотренных им описях церковного имущества96; закон этот не вызвал единодушного протеста среди католиков, но, напротив, породил среди них, благодаря своей относительной умеренности по сравнению с непримиримым антиклерикализмом Комба и его сторонников, сомнения, споры и раздоры. Для расцвета нашей дуалистической системы ситуация сложилась идеальная: напряжение, вдохновляющее на борьбу (участие в выборах оказалось самым массовым после 1877 года), и расслабление, позволяющее высказывать несходные мнения. Таким образом, сочетание биполярного антагонизма и противоречий на каждом полюсе может действовать в полную силу.

Участник и наблюдатель

Наконец, есть и третий ряд причин, приведших к тому, что правые и левые сделались общепринятыми категориями для определения политической идентичности; эти причины коренятся в происшедших в описываемый период очень глубоких изменениях политической системы. В это время устанавливаются новые принципы представительства и рождается демократия в современном смысле слова. Правые и левые – это слова, с помощью которых изменяется функция представительной системы, а вместе с ней и тот способ, посредством которого гражданин определяет свое место в политическом поле.

В этом случае путеводной нитью нам вновь послужит судьба социалистических партий, вступивших на это поле. На их примере новизна ситуации проявляется особенно явно в двух отношениях: происходит рождение настоящих партий, а оно невозможно без политического представительства социальных групп. Впрочем, во Франции социалисты были на этом пути не первыми и не единственными. Как мы видели, они объединились только в 1905 году, тогда как радикальная партия сформировалась, хотя и не окончательно, еще в 1901 году, а на правом фланге «Народно-либеральное действие» Жака Пью97, любопытным образом взявшее за образец немецкий Zentrum98, родилось в 1902 году. Зато Французская секция рабочего интернационала в довоенный период оставалась единственной организацией, настаивавшей на исключительном тождестве парламентской группы и партии. Известно, что во Франции это явление было величайшей редкостью, особенно в сравнении с немецкой или британской моделью. (Напомню в этой связи, что две значительные работы, фиксирующие рождение нового политического устройства, книги Острогорского и Михельса, вышли в 1903 и 1911 годах99.) Но реальная малочисленность не должна заслонять важности символического разрыва. Он приобретает особенную значимость, если учесть, что со времен Революции во Франции господствовала антиномическая модель, враждебная образованию партий, и это провозглашалось весьма отчетливо.

Такая традиция предполагала, что цель политического представительства – определение общей воли, в основе которой – единство граждан. Поэтому депутат должен оставаться лицом совершенно независимым: именно действуя исключительно по указу собственной совести, он может достойно исполнять свою роль, которая заключается в том, чтобы высказываться от лица всей страны. Иначе говоря, представительство есть не что иное, как способ позволить высказаться Нации, которая, по причинам как практическим, так и «мистическим», неспособна выразить свою волю лично. Нация может высказываться только устами своих представителей, их голос и есть ее голос, другого голоса она не имеет. Желание превратить закон в выражение воли политического тела в целом приводит, таким образом, к отождествлению представительства и Нации, хотя на самом деле первое подменяет вторую. В рамках этой подмены выборы есть акт делегирования коллективом своей воли индивиду, который, лишь только трансфер совершился, в принципе становится совершенно независимым от тех, кто его делегировал.

С возникновением новых форм политической организации и устройства выборов вся эта система, лежащая в основе французской республиканской традиции, ломается: интерес и оригинальность ситуации состоят именно в том, что во Франции становление демократии совершалось в противоборстве с Республикой. Ведь само существование партий означает, что общество не отождествляет себя с избранными представителями; более того, во всяком случае теоретически, все происходит ровно наоборот: выбор депутатов всего лишь переносит в сферу власти систему организаций, которая существовала прежде нее и которая ее предопределяет. Идея классовой партии или, шире, партии как организованного выражения специфических интересов и групп лишь подкрепляет эту конструкцию. Изменяется сама природа представительства: происходит переход от монистического образа коллектива, который открывает самому себе свою единую волю, к дуалистическому образу двух разграниченных сфер, между которыми следует поддерживать соответствие. Раньше представительствовать означало наделять лицом и телом сущность, неспособную выразиться иначе и в другом месте; отныне это означает адекватно отражать сложные реалии общества, структурированного, в том числе и политически, свободной инициативой своих членов; обретение независимости рабочим движением имело в этом смысле, повторим еще раз, решающее значение, поскольку тем самым был