Усиление социалистов, повторившее этот феномен, возвело его в ранг правила. В результате назавтра после майских выборов 1914 года палата депутатов представляла собой удивительное зрелище: «всю левую половину зала занимали группы, возникшие лишь три десятка лет назад и выступавшие под именем социалистов (объединенные социалисты, социалисты-республиканцы, радикал-социалисты)», в то время как «все группы, сохранившие в названии эпитет „левые“ (радикальные левые, левые республиканцы, демократические левые), расположились в правой части зала; что же касается двух групп прогрессистов – остатков прежнего республиканского большинства (в 1880–1898 годах), они оказались оттеснены на правый край»84.

По этому описанию можно судить о том, насколько сильно утратили смысл все изначально принятые этикетки. Утратили на двух уровнях. Во-первых, на уровне парламента: ведь если партии, именующие себя «левыми», на самом деле занимают правую часть зала, название «правые», изначально закрепленное за монархистами, стремительно утрачивающими влияние, тоже становится весьма туманным. Тут следует сделать одно замечание: усвоение публикой терминов «правые» и «левые» произошло параллельно с утратой ими ролей, которые были им отведены в Национальном собрании начиная с 1871 года. Произошел не просто трансфер или расширение одного регистра в пользу другого, но переизобретение понятий. Это повлияло и на отношение к партийным этикеткам, в особенности к эпитету «республиканский». Социалисты критикуют его за политическую узость. С другой стороны, смысл его размывается из‑за перехода на сторону Республики части бывших консерваторов. Смута различима в брошюрах, посвященных выборам 1902 года; в этих текстах значительное место занимает обличение ложного республиканизма. «Объединяйтесь против всех правых партий, которые притворяются республиканскими», – призывает радикальный депутат из Лиона, и призыв этот весьма типичен85. В довершение всего и сами консерваторы отныне не чуждаются социальных проблем, примером чего служит создание в том же 1902 году организации под названием «Народное либеральное действие» Жака Пью, а также перестройка другой консервативной фракции под лозунгом национализма – «нового слова, которое никого не вводит в заблуждение»86, – два фактора, вносящие сумятицу в первоначальные представления о политических лагерях.

Все эти процессы эрозии или дестабилизации при своем завершении создают потребность в идентификации: именно создавшуюся пустоту заполнит оппозиция правых и левых. Понятно, в чем она черпает свою силу: ценой релятивизации членов оппозиции она придает самому противоборству четкую и стабильную идентичность87. Эта оппозиция фиксирует совершившийся сдвиг и отвечает на него тем, что делает сам принцип разделения неподвластным будущим переменам. Вместо того чтобы заменить одни доктрины, более или менее устаревшие, другими, она очищает конфликт от идеологической окраски. Она отделяет его постоянный принцип от изменчивого и случайного содержания. Уникальное могущество понятий «правые» и «левые» заключается в их бесконечной открытости, в способности к постоянному семантическому обогащению или обновлению. Отсюда неизбежные, но тщетные поиски исконного смысла этих понятий, в то время как их главная ценность – в их широте. Их особенность состоит в том, что они функционируют в своей абстрактности как мемориальные понятия, благодаря которым история сохраняет свою непрерывность. Они обеспечивают тождество политического конфликта самому себе, благодаря чему обнаруживается, что столкновение жирондистов с монтаньярами, либералов с монархистами и националистов с социалистами – это все одна и та же длящаяся история. Их сложно описать как продукты истории именно потому, что они не только помогают найти в ней свое место, но и эволюционируют вместе с ней.

В 1890‑е годы появилась формула, которой, по-видимому, принадлежит немаловажная роль в установлении новой системы координат: левые нам не враги. Ее выдвинули молодые новаторы-радикалы, которые объединяются в 1894–1895 годах, видя в перспективе союз с социалистами88. Это – вывернутая наизнанку формула, предложенная в предыдущем десятилетии Ферри и его соратниками. По словам одного из ее создателей, это лозунг всех тех, кто отказывается «видеть в левых опасность или угрозу» и кто, напротив, считает их «друзьями, братьями демократии»89. Именно под этим знаком пройдет в 1901 году учредительный конгресс радикальной партии. Циркулярное письмо Комитета действия за республиканские реформы, созывающее участников конгресса, берет это за правило: «Конгресс отвергнет перед лицом общего врага все, способное внести раздор в ряды республиканцев; согласно формуле, выдвинутой Комитетом, конгресс будет исходить из того, что левые нам не враги»90.

Распространение этой формулы напрямую связано с другим комплексом причин, облегчивших укоренение понятий «правые» и «левые»; в основе лежит потребность в символическом объединении глубоко разобщенных политических семейств. Конечно, разлад в стане «левых» начинается не с выхода на сцену таких участников процесса, как социалисты. Точнее будет сказать, что вторжение социалистов обостряет прежние противоречия, многие из которых возникли еще во время Французской революции и с тех пор никогда не предавались забвению, возродились в 1848 году и обострились при Коммуне, – противоречия, которым расцвет рабочего движения и язык классовой борьбы придали беспрецедентную выпуклость и ясность. Интерпретируемые в терминах социальной борьбы, противоречия превращаются в пропасть, глубину которой подчеркивает отказ призывать республиканцев поддерживать «буржуазных» кандидатов (это, как известно, испытал на себе Клемансо в 1893 году91). Партия определенного класса неспособна заключать союзы не столько в силу неколебимости своих принципов, сколько по своей природе. Впрочем, и на правом фланге, в особенности в католическом лагере, противоречий не меньше, и если они носят иной характер, они столь же значительны, как показали выборы 1898 года и их последствия. Переход на сторону Республики, неприятие антиклерикализма и сближение с национализмом: эти позиции уживаются между собой с большим трудом. Именно эти внутренние противоречия придают острейшему конфликту, связанному с решением религиозного вопроса при кабинетах Вальдека-Руссо и Комба, парадигматический статус. Дело не только в том, что в противостоянии клерикалов и антиклерикалов возрождается исконный конфликт между Старым порядком и Революцией. Не меньшего внимания заслуживает тот факт, что в ходе этой битвы два лагеря разделились так, как почти никогда еще не разделялись. Непримиримость участников противостояния, неистребимое разнообразие внутри каждого лагеря, «дуализм тенденций» и «множественность партий и групп», по формулировке Франсуа Гогеля92: сочетание таких двух измерений превращает этот период в образцовое проявление традиции, рожденной во Франции Революцией; насколько упрощает картину поляризация центрального конфликта, настолько же ее усложняет разнородность участников. Именно потребность в единстве на фоне напряженности внутри каждого лагеря и обуславливает канонизацию понятий «правые» и «левые».

В этой ситуации мы видим под новым углом зрения решение старых проблем. В частности, становится понятно, как абстрактная нейтральность распределения противоборствующих сил на разных пространственных полюсах сочетается избирательным образом с конфигурацией, при которой ни один из партнеров не способен навязать своему лагерю свою повестку. Иначе говоря, если бы во Франции существовали всего две большие партии или два