Талант – страшный недуг. Надобно быть великим человеком, чтобы хранить равновесие между гениальностью и характером. Талант расцветает, сердце черствеет. Надобно быть гигантом, надобно обладать мощью Геркулеса, иначе погибнет либо сердце, либо талант.

Оноре де Бальзак

Новая ответная любовь окрылила Оноре.

Впрочем, на то были веские причины. Во-первых, связь с Эвелиной Ганской, несмотря на то, что она была замужем, оказалась нечто бо́льшим, чем просто случайные отношения. Эта любовь, как они оба надеялись, должна была иметь продолжение и закончиться брачным союзом. А клятва, данная друг другу, окрыляла их тайными надеждами. Ну и во-вторых, добившись желаемого на любовном фронте, отныне Бальзак мог полностью посвятить себя подвигам на основном фронте – литературном. И он буквально выбивается из сил.

Если взглянуть масштабнее, то за последний год он проделал поистине титаническую работу. Итак, Бальзак завершает «Герцогиню де Ланже» (1833 г.); с июня по август 1834 года (в «сто ночей») пишет «Поиски Абсолюта» («La Recherche de l’Absolu»); в октябре появляются первые наброски «Серафиты», а уже в ноябре он вплотную работает над «Отцом Горио» (закончит за сорок дней). Далее – декабрь: завершение «Драмы на берегу моря» («Un Drame au Bord de la Mer»), «Златоокой девушки»[103] («La Fille aux Yeux d’Or») и «Прощенного Мельмота» («Melmoth Réconcilié»); появляются новые главы из «Тридцатилетней женщины», а также составляются планы «Цезаря Бирото» («История величия и падения Цезаря Бирото» («Histoire de la Grandeur et de la Décadence de César Birotteau»)) и «Лилии долины» («Le Lys dans la Vallée»). Но и это не всё. Одновременно писатель перерабатывает свои старые романы – «Шуанов», «Шагреневую кожу», «Полковника Шабера». Так что работы хватает.

Ничего удивительного, что, в отличие от А. Моруа, Стефан Цвейг называет изощрённого трудягу, каковым являлся Бальзак, не Прометеем, а Сизифом. А всё потому, сообщает писатель, что, пока этот Сизиф от литературы «изо дня в день катит в гору камень своего труда», женщина, которую он любит, «в Италии переживает дни идеальной праздности».

«Помещичий караван движется от одной роскошной гостиницы к другой, – пишет Цвейг, – мадам Ганская совершает променады, фланирует и проводит дни в приятном ничегонеделании. И можно себе представить, сколь потрясающим должно было быть для этой образованной дамы, которая до сих пор никогда не пересекала границ запретной области, никогда не покидала России, увидеть наяву Венецию, Флоренцию, Неаполь. Всем, в чем отказано Бальзаку, она владеет в изобилии. У нее есть время, у нее есть радости, у нее есть деньги, и в ее письмах невозможно усмотреть даже малейшего намека на то, что ради своего великого возлюбленного она хотела бы… поспешить в его объятия»{293}.

Да, Ганская предстаёт именно такой – избалованной панной, для которой личный комфорт намного выше всего остального. Ну и, конечно, для неё много значило положение в обществе. Именно поэтому её отношения с именитым писателем – не более чем интрижка, некое самоутверждение глубокой провинциалки в собственных глазах. Взглянув глубже, обнаруживаем и нечто большее: в поведении Ганской раз за разом проявляются элементы неприкрытого эгоизма и даже издевательства. Находясь в Италии, она написала ему то ли одно, то ли всего два письма. Эвелине больше нравилось письма получать, но никак не напрягаться самой. Тем более что послания приходили от известного писателя – Бальзака! Ну и пусть, успокаивала она себя, что романист сильно занят, просиживая за письменным столом дни и ночи; если любит – пусть об этом напишет! В этом и состоял непростительный эгоизм Ганской.

Мука влюблённого усугубляется ещё и тем, что писать напрямую Еве, находящейся в Италии, пусть даже с соблюдением правил конспирации, теперь невозможно. Поэтому приходится ограничиваться официозом. То есть никаких «моя ангелочек» и «единственная»; отныне следует говорить обо всём и ни о чём. И в то же время не забывать о «маршале Украине», о мадам Борель и прочих членах семьи, до которых Бальзаку, в общем-то, нет никакого дела. И Оноре извивается анакондой. Отсюда цветастые фразы, намёки, сравнения, цель которых одна: чтобы любимая женщина смогла прочитать между строк нужные фразы («я одинок, как утёс посреди моря…»; «сижу я здесь, столь одинокий» и т. д.) – прочитать то, что не под силу остальным. Всё это Ганской чрезвычайно приятно, однако она не так проста, чтобы верить «болтовне» романиста. Потому что кое-кто (те же Потоцкие) писали из Парижа, будто Бальзак не столь уж одинок: его частенько видят в окружении то одной великосветской дамы, то другой; то в театре, то в Опере, то на прогулке по Елисейским Полям. Этот парижский денди сам себе на уме!

Но самый большой страх Эвелины – это риск оказаться скомпрометированной! Поэтому – ещё ближе к семье, к мужу, к привычно-обывательскому образу жизни. Тихий омут дороже громкого раздрая. Это девиз Евы с начала её отношений с Бальзаком и до самой кончины пана Ганского. Все эти годы для неё – это жизнь под угрозой дамоклова меча. Но она знает: опасная секира нависла над головой не без её желания.

* * *

Сколько верёвочке не виться, всё равно придёт конец. Пословица стара как мир, но вряд ли Бальзак о ней когда-нибудь слышал; а если и слышал, то явно не придавал ей должного значения. Ибо однажды серьёзно прокололся.

«Официальная» переписка с Евой Оноре сильно тяготила; хотелось писать напрямую, без всяких «маршалов», родственников и прочих приживалок. В одном из сообщений Эвелина написала, что семья скоро прибудет в Вену. Вена! Их тайная переписка прекратилась сразу после того, как Ганские, отправившись в Италию, покинули австрийскую столицу. И вот они вновь возвращаются. Следовательно, делает вывод Бальзак, писать в Вену теперь можно будет напрямую, на имя всё той же мадам Борель, не скрывая своих чувств и не опасаясь посторонних глаз (глаз пана Ганского!). Вскоре Еве летит первое письмо: «мой ангел», «моя любовь», «моё счастье»… В этом же письме Оноре сообщает, что уже 10 августа он выедет в Баден для встречи с Ганскими.

И при этом не в силах сдержать своих чувств: «Как ветер, поспешу я к тебе. Когда, не могу сказать заранее, ибо я должен сделать титанические усилия, чтобы приехать, чтобы поцеловать, наконец, божественный лоб, погладить любимые волосы»{294}.

Бальзак на взводе. Он в распрекрасном расположении духа и уже считает дни до встречи с возлюбленной. И совсем не ведает, что над головой (и не только его) сгустились грозовые тучи.

Интимное письмо к Эвелине (последующее – тоже) попадает в руки… пана Ганского.