– Юрась, есть кому молиться за Украйну! Ты подумай, на тебя одна надежда! Вспомни: Salus patriae – suprema lex! Благо Отечества – высший закон! Как ты можешь сейчас забыть об этом? В великую разруху ввергнута наша земля! За неё твой и мой батьки сражались…

– Nulla salus bello… Нет блага в войне… Благо там! – ответил Юрась и закатил очи к небу.

Я ещё пытался его переубедить, словно не видел его беспомощность. Образ Богдана Хмельницкого стоял перед моим взором. И один этот образ мог повести за собой всех на нашей земле, кто не хотел возвращаться под панское ярмо.

– Юрась! Если останется булава в руках Выговского, ждут Украйну впереди беды неисчислимые… Ты не можешь поступить так! Ты – сын великого Богдана!

– Не время сейчас об этом говорить. Может быть, после… – Юрась торопливо попрощался со мной и отправился в бурсацкую келью.

Я с сожалением поглядел на его сутулую спину и поехал к дому воеводы.

Воевода и стольник Андрей Васильевич Бутурлин словно олицетворял собой русскую богатырскую стать и собственное высокородное величие.

Прочитав сопроводительную грамоту, он стал расспрашивать о том, что происходит в Чигирине.

К моему рассказу отнёсся вполне серьёзно, хотя и с недоверием.

– С чего бы это гетману Выговскому, давнему стороннику нашему, многое сделавшему для того, чтобы Малая Русь подпала под руку великого государя Алексея Михайловича, вдруг так переменяться и искать покровительства у польского потентата?… – пристально вглядываясь в меня, спросил он.

– Он давно двурушничает! Ещё при гетмане Хмельницком начал… – выпалил я.

– Да с какой такой стати я должен тебе верить, казак? Ты, как в сей грамотке изложено, под началом Выговского в генеральной канцелярии служил, им же ко мне толмачом направлен, а теперь на своего гетмана доносишь… А может, ты поклёп возводишь? Может, тебя поляки подкупили и ко мне подослали, чтобы смуту промеж нами посеять? Да знаешь ли ты, что за ложный донос я тебя на дыбу вздёрнуть повелю! Огнём пытать стану!

Под тяжёлым взглядом воеводы я глаз не опустил, хотя от слов его холодок по спине пробежал.

– Я царю в верности крест целовал в Переяславле. И от клятвы своей не отступлю даже под пытками, – дрогнувшим голосом произнёс я. – Свидетельствую как на духу только о том, что своими глазами видел, своими ушами слышал. Да ты и сам, пан воевода, в правде моей убедиться сможешь. Безо всякой дыбы… Достаточно послать гонца за полковником Пушкарём в Полтаву… Он всё сказанное мной подтвердит!

– Что ты понимаешь в высоких государственных делах? – усмехнулся воевода. – Да ведомо ли тебе, казак, что, может быть, гетман Выговский нарочно поляков ласкает, дабы пользу из сего извлечь и через ласкание сие о планах польских истинное представление составить его царскому величеству?

Бутурлин поглаживал светло-русую окладистую бороду, говорил медленно, словно проверяя каждое слово на вес.

Я видел, что он мне не верит, и дерзнул напомнить воеводе статью договора, с которого снимал копии.

– Простите, пан воевода, но ведь по Переяславскому договору предводителю войска Запорожского разрешено послов иноземных принимать всяких, кроме польских и шведских… Гетман же Выговский, принимая у себя поляков, эту статью нарушает!

– Это ты верно талдычишь! – Воевода ещё раз ощупал меня пристальным взглядом. – Тут Иван Евстафьевич и впрямь что-то перемудрил. Только вот за сие мудрствование считать его изменником преждевременно! Да и полтавского смутьяна Мартына Пушкаря я к себе звать не стану, дабы гетмана тем самым не искушать на новые неправедные поступки.

Он прошёлся по горнице, остановился передо мной, глянул сверху вниз:

– Выговский извещал меня об этом Пушкаре. Просил дать ратных людей в помощь, чтобы бунтаря сего усмирить и к послушанию принудить… Только я и это пока делать погожу!

Довольный своими мудрыми рассуждениями, он и на меня поглядел добродушнее:

– Что ж, казак, твоё старание похвально. А преданность царю-батюшке делом проверим! Ладно, так и быть, будешь при мне. А пока сослужи службу… Немедля поезжай в Полтаву, повидай там Пушкаря и письменное свидетельство от него об измене гетмана Выговского востребуй. Поглядим, что Пушкарь напишет…

Радуясь, что встреча с воеводой не закончилась в пыточной, я откланялся. Наскоро перекусив в шинке на окраине Киева, переправился через Днепр на пароме и поскакал к Пушкарю.

Полтава разительно отличалась от правобережных городов, изувеченных войной. Она жила обычной мирной жизнью. В весенних лужах, запрудивших центральные улицы, шумно шлёпали крыльями домашние гуси и утки, выпущенные хозяйками из поветков и сараев. Дымились трубы над хатами, вкусно пахло пирогами и свежим хлебом…

Полковая канцелярия, которую я нашел подле церкви, бурлила, как кош перед походом. Туда-сюда сновали по двору казаки и простой люд. Обилие мещан и посполитых удивило меня.

Оставив коня у коновязи, я вошёл в дом.

В приёмной у полковника не протолкнуться. К великой моей радости, среди сотников и есаулов, ждущих приёма, я обнаружил отца Феофилакта. Он разговаривал с полковым писарем, которого я прежде встречал на радах, хотя и лично знаком с ним не был.

Отец Феофилакт, увидев меня, не удивился, но похвалил:

– Хорошо, что ты с нами, избранное дитя моё. Значит, прав я оказался!

Я сказал, что имею дело к полковнику от воеводы Бутурлина.

Писарь, которому отец Феофилакт поручился за мою благонадёжность, тут же без очереди провёл меня к Пушкарю.

Полковник Пушкарь соответствовал своей фамилии.

Дородный и краснолицый, похожий на тяжёлую осадную пушку – гармату, он выслушал меня, отдуваясь и всё время утирая толстое лицо хусткой – носовым платком размером с рушник. В жарко натопленной горнице витал стойкий дух горилки и смальца.

– Воевода от меня грамотку с описанием подлостей изменника Выговского ждёт! А я от него помощи! – сердито пыхтя в седые вислые усы, сказал он. – Мы с Ивашкой Выговским и сами справимся, людей-то, в казаки пойти охочих, только свистни – два, три полка враз набегут. Вот только бы грошей Бутурлин прислал хоть немного, чтобы оружия прикупить! Что скажешь, хлопец, будут нам гроши?

Я пожал плечами, мол, откуда воеводе денег взять, если и генеральной канцелярии он жалованье в срок выплатить не может. К тому же из разговора с воеводой я уяснил, что он помогать никому не собирается.

Это понимал, похоже, и сам полковник.

– Значит, грошей ждать нам не приходится… Ладно, ступай! – отпустил он меня. – К свитанку будет тебе грамота, напишу всё, что ведаю…

Отец