– Без оружия не выстоять полковнику… Супротив него Выговский всё Правобережье поднимет… Где же грошей взять?

– Будут вам гроши. – Меня вдруг пронзила одна мысль. – Завтра к утру будут, ты только, батюшка, мне свежую лошадь раздобудь.

Уже через полчаса я скакал в сторону Кобеляк.

Не знаю, откуда в моей памяти всплыл обрывок разговора батьки с матерью перед самым его отъездом на войну…

«Будет совсем невмочь, кидай хату, возьми тот горшок, что в углу сенника зарыт, помнишь, место показывал… Грошей тебе на первое время должно хватить…»

«У меня ни семьи нет, ни дома. Мне гроши ни к чему, – думал я, нахлёстывая лошадь. – Пусть они послужат доброму делу…»

К родному хутору я добрался к вечеру.

Старое пепелище за годы моего отсутствия заросло бурьяном.

Первым делом я отыскал место, где похоронил мать и сестру. Могильного холмика уже не было – он сравнялся с землёй. Я склонился, взял пригоршню набухшей талыми снегами землицы, завязал в узелок.

Припал губами…

Слёзы заструились по щекам, но я не стыдился их и не боялся, что кто-то увидит меня плачущим. Один я был здесь.

– Мама, Оксанка, дядька Василь! – негромко позвал я. – Батька!..

С самого первого мгновения здесь меня не покидало странное ощущение, что родные видят и слышат меня, что они где-то рядом…

– Простите, что я не отомстил за вас… – сказал я, и лёгкий ветерок, налетевший с востока, заколыхал сухие стебли бурьяна в ответ.

Большой глиняный горшок на месте сгоревшего сенника я отыскал сразу. Отцовский клад как будто сам высунулся мне навстречу.

Горшок был доверху полон золотых и серебряных монет. Немецкие талеры, польские злотые, русские рубли, турецкие акче…

«Прав был отец, нам бы этого надолго хватило… – подумал я, завязывая горло горшка тряпкой и приторочивая его к седлу. – Почему же мать не воспользовалась советом отца? Почему не уехала вместе с нами с хутора подальше от войны, от собственной гибели?»

Искушение воспользоваться свалившимся на мою голову наследным богатством вдруг возникло во мне. Словно кто-то вкрадчиво шепнул на ухо: «Сделай то, что не сделала мать, – спаси себя! Уезжай подальше! Живи в достатке, забудь обо всём, радуйся жизни!»

Но тут как живой встал передо мной однорукий дядька Василь, стреляющий по ляхам. Вспомнились его ясный взгляд и слова последние: «Встретишь отца, обскажи ему, что казак Василь Костырка… Да ладно, ничего не говори! Ступай, казаче, и живи долго!»

И понятно мне стало, что никуда от этой горькой земли, от этой памяти и боли я не уйду.

«Это главное, что я должен сделать!»

Кинув прощальный взгляд на родное пепелище, я сел на лошадь и поскакал в Полтаву, увозя с собой узелок с родной землёй и твёрдое понимание, как жить дальше.

Глава четвёртая

1

В Киеве меня встретил новый московский наместник – боярин и воевода Василий Борисович Шереметев, прибывший взамен отозванного в Москву Бутурлина.

Боярин, ещё не достигший и сорока лет от роду, был красив той мужественной, зрелой красотой, которая вызывает почтение и желание подчиняться. Хотя ростом он уступал своему предшественнику, но выгодно отличался от него благородными чертами лица: высокое чело, светлые вьющиеся волосы, усы и борода коротко пострижены, глаза – серые с искринкой.

Боярин бывал уже на украинных землях и даже участвовал в последнем походе Богдана Хмельницкого на Львов.

Этот поход завершился неудачно из-за очередного предательства хана Гирея. Однако Шереметев проявил себя опытным воином и заслужил от царя Алексея Михайловича звание «благонадёжного архистратига». Такое ко многому обязывает. Так величают в святцах только главу святого воинства Архангела Михаила.

От Шереметева теперь зависело, как повернутся события на Украйне и за её пределами: кому, как не «архистратигу», повести за собой объединённое воинство супротив всех врагов Руси, Большой и Малой?

Шереметев выслушал доклад, прочёл грамоту Пушкаря и отпустил меня восвояси.

Я переживал за успех дела Пушкаря, ожидал, что предпримет новый воевода в его поддержку, какие отдаст распоряжения. Но Шереметев, как и Бутурлин, предпочёл занять выжидательную позицию.

В ставке передавали его слова, якобы сказанные помощникам – князю Барятинскому и стольнику Чаадаеву:

– Пусть малороссы сами промеж себя разберутся, а мы поглядим со стороны!

Выговский, некоторое время выжидавший, чью сторону примет Шереметев, не преминул воспользоваться его нерешительностью: собрал полки на Правобережье, переправился через Днепр и в решающем сражении разбил войско Пушкаря, значительно уступающее ему численностью.

Не помогли полтавскому полковнику ни вера в правоту своего дела, ни купленное на мои деньги оружие.

Пушкарь был убит, а селяне, составлявшие основу его войска, остались без предводителя и разбежались…

Рассказал об этом казак Полтавского полка Козалупа. Он прискакал в Киев, ища защиты у Шереметева. Но по воле воеводы был брошен в темницу как бунтовщик и своевольник.

Трое суток допрашивали Козалупу, вздёргивали на дыбу, пытали огнём и водой.

Он стоял на своём: гетман Выговский – предатель и ляшский прихвостень, а полковник Пушкарь – заступник православных…

Мне как толмачу пришлось присутствовать на этих жутких допросах.

Страшен был Козалупа: распухшее лицо, выбитые зубы, обожжённая грудь и синие, плетьми висящие руки…

– Говори, какую измену замыслил Пушкарь? – требовал Шереметев. И красивое лицо его при этом искажалось гневной гримасой.

– Пан полковник – верный слуга царю… – едва шевеля разбитыми губами, шепелявил Козалупа.

Боярин топал сафьяновыми сапожками:

– Врёшь, пёс! И Пушкарь, и ты – воры, злое на царя замышляли. К польскому Казимиру переметнуться задумали! Ну-ка прижги его!

Кат подносил к телу казака раскалённое железо. Смрадно пахло горелой плотью.

Но Козалупа, пуская кровавые пузыри, твёрдил:

– Пушкарь – царю слуга… А Выговский – хуже ляха! Лях даже в злые годы так не злобствовал, как бывший писаришка…

Когда боярин понял, что ничего иного Козалупа не скажет, приказал пытку прекратить.

Я навестил Козалупу в узилище, принёс воды и хлеба.

Хлеб Козалупа отложил, а воду выпил жадно.

– Помнишь меня? – спросил я. – Был я у вас в Полтаве, встречался с паном Пушкарём… Скажи, как погиб полковник?

Козалупа смерил меня тяжёлым взглядом:

– Тебя не помню, но скажу. В бою пал батька Мартын, как и положено настоящему казаку! Но и после кончины не обрёл он покоя. Выговский приказал пану полковнику голову срубить и выставить на рыночной площади… Для устрашения… Только устрашать в Полтаве больше некого…

– Как так?

– Немецкие наёмники и татары, которых привёл Карач-бей, вырезали всех жителей… Не пощадили ни стариков, ни жинок, ни детей…