«Послушайте, Бычевский, – ворчливо сказал Ворошилов, его бледно-голубые глаза метали молнии, – почему это у морской пехоты нет шанцевого инструмента? Как же им себя защитить?»

Бычевский знал, что морских пехотинцев отправили на фронт, но понятия не имел, почему у них нет саперных лопат. Может быть, им их никогда не выдавали или прислали с завода без футляров. Он сказал, что не знает, в чем дело.

«Вам дела нет до бойцов! – заявил Ворошилов. – Даю вам полчаса. Меня не касается, где взять лопаты. Вы должны их достать и лично доставить в бригаду».

Он был в таком настроении, что спорить было бесполезно. Бычевский лопаты достал, но к тому времени морские пехотинцы уже готовились идти в атаку и заняли позиции в зарослях среди редких берез. За кустарником Бычевский с трудом различал их длинные черные бушлаты. Нацисты никого так не боялись, как «черную смерть» – красную морскую пехоту в черных бушлатах. Вокруг них гремел бой, снаряды рвались, наполняя воздух пылью, высоко в небе шла схватка между фашистскими и советскими истребителями.

Впереди морских пехотинцев Бычевский увидел Ворошилова, который стоял уверенно, выпрямившись; ветер донес его слова: призыв старого командира сражаться за Родину, за партию, за честь моряка. Многие моряки сорвали с головы стальные каски, стоя слушали Ворошилова. Их светлые волосы шевелил ветер; лица молодые, волевые. Они слушали молча, сосредоточенно.

Какое-то мгновение Ворошилов, тоже молча, постоял перед ними, затем просто сказал: «Пошли!»

И парни двинулись вперед, медленно, неудержимо, к немецким позициям.

Раздались крики: «Ура!» Затем ускорили шаг, обгоняя 60-летнего маршала.

Впереди, во главе наступавших, шел Ворошилов. Прошли шоссе, выбили фашистов из деревни Колцелево. Немцы вновь и вновь контратаковали, 10 раз морская пехота отбивала их контратаки. Но не было никаких резервов, и в конце концов пришлось отступить. Через несколько часов оставили Красное Село.

Солдатский телеграф быстро разнес весть о действиях Ворошилова по всему фронту. В течение дня об этом знала вся 109-я дивизия. Генерал Духанов узнал на следующий день. Случай стал легендарным в истории ленинградской блокады. Но не все это расценивали как героизм старого командира. Многие уверены были, что это акт отчаяния: Ворошилов, не в силах остановить немцев, решил, что лучше смерть, чем позор поражения или неотвратимое наказание, которому Сталин мог его подвергнуть.

Каковы бы ни были эти мотивы, уже 11 сентября Ворошилов был снят с поста командующего ленинградской обороной. «За пассивность перед лицом врага».

Знал ли он об этом смещении, когда вел вперед морскую пехоту в черных бушлатах? Может быть, и не знал. Но его могли уже и предупредить.

В своем последнем отчете Верховному главнокомандованию 11 сентября Ворошилов ответил на обвинение в том, что не смог остановить немцев и вырвать у них инициативу. Он полагал, что причины понятны. Еще 13 августа он докладывал в Москву: «В бой посланы все наши резервы, включая аэродромные батальоны и отряд охраны штаба». И 27 августа снова: «Почти все наши войска ведут бои».

«Почти два месяца, – писал Ворошилов, – все наши силы были направлены на создание сильной ударной группы с целью вырвать у врага инициативу и перейти в наступление. Казалось, это удастся сделать с помощью 4 дивизий народного ополчения, стрелковой дивизии НКВД и 4 пехотных дивизий, присланных Ставкой.

К сожалению, эти сформированные в разное время дивизии, не обученные и слабо вооруженные автоматическим оружием, пришлось по необходимости бросать на самые опасные участки фронта.

Это происходило во второй половине июля, когда враг одновременно наносил удары по Петрозаводску, Олонцу, Ивановскому.

В середине августа повторилось то же самое и в большем масштабе, когда враг, прорвав нашу оборону на новгородском направлении, одновременно отрезал 8-ю армию в Эстонии и предпринял наступление в направлении Гатчины (Красногвардейска) и на Карельском перешейке».

В этих условиях нельзя было и думать о контрнаступлении. Лучшее, что мог предпринять Ворошилов, – это контратаки местного масштаба.

Отчет Ворошилова был точным, его подтвердили Жданов и секретарь горкома Кузнецов. Но Сталин с ним не согласился.

Не опубликовано полное описание того, что произошло в ночь с 11 на 12 сентября. Возможно, тот факт, что Ворошилов не осмелился сообщить о падении Шлиссельбурга, стал решающим в предъявленных ему обвинениях.

12-го, вероятно рано утром – Сталин именно в это время принимал важные решения, – Верховное главнокомандование в Москве решило направить в Ленинград Жукова[139].

Жуков потратил день на формирование штаба. Вошел туда и генерал Иван Федюнинский, первоклассный командир, в начале войны командовавший 15-м стрелковым корпусом на Западной Украине. Летом он участвовал в тяжелых боях на юге и в центре России. Заместитель начальника Генерального штаба генерал А.М. Василевский только что вызвал его и направил командовать 32-й армией, которая формировалась в качестве фронтового резерва. Но, едва доехав до Вязьмы, где находился штаб 32-й армии, он был вызван в Москву, прилетел туда 12 сентября, а там ему было приказано быть готовым утром отправиться в Ленинград.

13 сентября рано утром с Внуковского аэродрома в Москве поднялся в воздух и взял курс на Ленинград транспортный самолет Ли-2 в сопровождении трех истребителей, прикрывавших его от нападения немцев. В этом самолете летели четыре генерала: Жуков, Хозин, Кокорев и Федюнинский. Жуков занимал пост начальника Генерального штаба, когда началась война. Это был человек особенно надежный в чрезвычайных обстоятельствах. Его посылали в Ельню на Западный фронт, когда наступил критический момент. Но сейчас перед ним была задача самая трудная за все время его службы. Начальником штаба должен был стать генерал Хозин, особенно не блиставший, но надежный человек.

Хозин хорошо знал Ленинград, командовал Ленинградским военным округом до начала войны с Финляндией, когда его перевели на Украину. Он хорошо знал не только Ленинград, но и Карельский перешеек. С виду он, с фигурой «монументальной», как выразился один из его товарищей, был похож на медведя, ходил медленно; речь его отличалась необычайной меткостью.

Чем будет заниматься в Ленинграде Федюнинский, пока было неясно – ни ему, ни, очевидно, Жукову.

«Пока будете моим заместителем, – сказал Жуков, – а там посмотрим».

До Ленинграда летели без приключений. Когда их машины из аэропорта помчались к Смольному, Федюнинский с интересом смотрел вокруг. Чудесным казался город. Погода еще солнечная, теплая, словно лето не хотело покидать Северную столицу. Но следы войны были заметны. Огромные площади и проспекты почти пустынны. Федюнинский заметил, что золотой купол Исаакиевского собора