Шрифт:
Закладка:
Красивый смуглый шейх эль-Араб, Хассан, хотел, чтобы я взял его с собой, но я знал, что он «неразборчив в связях», и спросил Юсуфа, как мне этого избежать, не нарушая законов гостеприимства. Поэтому мой «отец», старый Шериф, сказал Хассану, что он не для того отдал свою дочь, чтобы она путешествовала с любителем вина и распутных компаний. Под моим конвоем плыли две или три маленькие лодки с семьями. Одна из них была очень красивой, а её рулевым была очаровательная маленькая толстушка пяти лет. Все они надеялись, что их не поймают и не побеспокоят, если они будут принадлежать мне, и они высадили меня в нескольких деревнях. Я чувствую себя довольно хорошо, лучше, чем в начале пути, несмотря на ветер.
У бедного Рейса Мохаммеда случился очень тяжёлый приступ глаукомы, и он целыми днями и ночами лежал, стонал и твердил: «Я мусульманин», что равносильно «Да будет воля Божья». В одном месте, где я был известен, ко мне приходило много больных, и один человек из местных убил овцу и угостил нас мясом и фатирой. Та часть реки, в которой мы застряли из-за сильного ветра, стала оживлённее благодаря обычаю гарема свободно общаться с мужчинами, как и европейцы, и мне очень понравились лица симпатичных девушек и сплетни с женщинами, которые приходили наполнять свои кувшины водой и заглядывать в окна каюты, на что, кстати, они всегда просят разрешения. Шейх эль-Хавара подарил мне двух овец, которые находятся в грузовом судне вместе с четырьмя другими — все это подарки, — которые Омар собирается съесть в Каире. Шейх очень хочет устроить для вас развлечение в своём дворце, если вы подниметесь по реке, с верховой ездой, пиршеством и танцующими девушками. На самом деле мне поручено передать множество посланий эль-Кебиру (великому господину).
8 июля 1867 года: сэр Александр Дафф Гордон
Сэру Александру Даффу Гордону.
Каир,
8 июля 1867 года.
Дорогой Алик,
Я прибыл сегодня после тридцати восьми дней плавания, одного месяца непрекращающегося яростного ветра. Моим бедным людям было трудно бороться с ним. Однако я чувствую себя лучше, чем когда покидал Луксор.
Омар только что привёз целую стопку ваших писем, последнее из которых датировано 26 июня. Сообщите мне о своих планах. Если вы сможете подняться вверх по реке, я мог бы заранее отправить лодку в Миних, где теперь есть железная дорога, которая избавит вас от утомительной части путешествия, если вы ограничены во времени. Я должен отправить это письмо немедленно, чтобы оно завтра попало на утреннюю почту. Простите за спешку, я пишу в суматохе прибытия.
28 июля 1867 года: миссис Остин
Миссис Остин.
Булак,
28 июля 1867 года.
Дорогая Муттер,
Я знаю, что не могу написать ничего более приятного для вас, кроме того, что мне намного лучше. Было очень жарко, а ветер сильно беспокоил, но мой кашель значительно ослаб, и я чувствую себя не таким слабым, как раньше. Я стою на якоре здесь, на реке, в своих старых покоях, и ещё не спускался на берег из-за горячего ветра и пыли, которые, конечно, гораздо меньше досаждают здесь, на реке. Я видел очень мало людей, и у меня есть только одна соседка, которая живёт в лодке, пришвартованной рядом с моей, — очень очаровательная черкешенка, бывшая рабыня богатого паши, которая теперь замужем за уважаемым драгоманом и живёт в его лодке неделю или две. Она молода, красива и очень дружелюбна, мы часто навещаем друг друга и очень хорошо ладим. Она очень набожная маленькая леди, и я почувствовал облегчение, когда заверил её, что не проклинаю Пророка и не порицаю благородный Коран в своих ежедневных молитвах.
Я чрезвычайно рад, что англичане оказали радушный приём Амиру аль-Муминину (Командующему правоверными); это произведёт отличное впечатление во всех мусульманских странах. Странный маленький индиец из Дели, принявший ислам и проведший четыре года в Мекке в качестве переводчика для своих соотечественников, теперь обосновался в Карнаке. Я послал за ним, и он пришёл, дрожа в своих ботинках. Я спросил, почему он боится? «О, возможно, я был чем-то рассержен, а он был моим раем, и я мог бы его побить». Я крикнул ему: «Побойся Бога, о человек. Как я мог бы побить тебя, если ты не можешь побить меня? Разве у нас нет законов? Разве ты не мой брат и не рай нашей королевы, как и я, и не более того?»«Машаллах! — воскликнули шесть или восемь феллахов, ожидавших лечения, в невероятном восхищении и изумлении. — Разве мы не говорили тебе, что лицо Ситта приносит удачу, а не беду и палки?» Я узнал, что маленький индиец был слугой в больнице в Калькутте и сам немного лечил людей. Поэтому я дал ему несколько лекарств, специально предназначенных для лечения болезней глаз, о которых он хорошо знал, и мы стали очень хорошими друзьями. Он был несчастен, когда я уезжал, и хотел, чтобы я взял его с собой в качестве добровольца.
Я удостоился любопытной чести. Ich bin beim lebendigem Leibe besungen. Несколько групп настоящих арабов привезли своих больных на верблюдах из пустыни над Эдфу. В конце концов я спросил, что их привело, и они ответили, что шейх (бард или поэт) распевал мои хвалы, говоря, что дочь англичанина — цветок на головах арабов, и те, кто болен, должны пойти и вдохнуть аромат цветка и радоваться яркому свету (нурин) — так меня звали. Довольно напыщенный способ упомянуть «демонстрацию» чёрной дозы. Но мы не считаем, что мужчина выставляет себя дураком, когда говорит романтично даже о пожилой женщине.
Бесполезно говорить о положении дел здесь; все сословия ужасно страдают от непомерных налогов, полного разорения феллахов и уничтожения торговли, к которому приложил руку этот превозносимый паша. Мой бакалейщик наполовину разорился из-за «улучшений», сделанных по образцу Парижа — длинных прямых военных дорог, проложенных через центр Каира. Владельцев экспроприировали, и этому пришёл конец. Жалеть можно только тех, у кого осталась половина дома, потому что они вынуждены строить новый фасад со стороны улицы по франкскому образцу, из-за чего дом становится непригодным для проживания и продажи.
Речники волнуются из-за экипажей, отправившихся в Париж, опасаясь, что «Султане Франзави» может их задержать. Я заверил
