огляделся, чтобы посмотреть, есть ли кто-нибудь из моих соседей, и увидел ужас на их лицах. Не желая их раздражать, я сделал вид, что не заметил оскорбления, сел и полчаса беседовал со священниками, а затем ушёл. Мне сообщили, что католики были наас месакин (бедными безобидными людьми), а мусульмане, по крайней мере, исповедовали старую религию, но протестанты круглый год ели мясо, «как собаки» — «или мусульмане», — вставил Омар, который стоял за моим стулом и не обрадовался упоминанию собак и «английской религии» в одном предложении. Когда я уходил, патриарх позвал меня на ужин, но, кажется, он сказал Микаэлю, что не будет ужинать со мной. Очевидно, это «суровое наказание» за то, что я оскорбил миссионеров, но это вызвало неприязнь: Кади, шейх Юсуф и остальные, которые собирались оказать патриарху честь, теперь не приближаются к нему из-за его грубости по отношению ко мне. Он прибыл на пароходе, за счёт паши, с охраной из кавасов и, конечно, громко восхваляет правительство, хотя ему и не удалось убедить мудира отправить всех протестантов Коса на общественные работы или в армию.

Судя по тому, что он говорил мне об абиссинцах, и ещё больше по тому, что он говорил другим об английских пленных, я убеждён, что нужно искать в Батрархане (дворце патриарха) в Каире, и что священники стоят за всем этим[10]. Он очень хвастался послушанием и набожностью Эль-Хаббеша (абиссинцев).

Суббота. — Вчера я услышал, как кто-то вполголоса ворчал по поводу денег, которые требовал «Отец». Один из моих соседей-коптов был вынужден продать мне весь свой запас сливочного масла, чтобы заплатить свою долю. Это немного омрачило радость от того, что он удостоился такой чести от Эффендины. Один мужчина, услышав, что он назвал американских миссионеров «нищими», проворчал мне: «Ах да, нищие, нищие, они не просили у меня денег». Я действительно думаю, что в этом страхе перед протестантским движением должно быть что-то ещё. Очевидно, что паша поддерживает патриарха, который держит свою церковь в стороне от всех остальных христиан и находится под пятой у турок. Было приятно слышать, как священники так вежливо говорят об исламе и так яростно проклинают протестантов. Мы чуть не поссорились из-за женщины, которая раньше приняла ислам, чтобы избавиться от старого слепого мужа-копта, за которого её выдали насильно, и ей разрешили отречься от веры, полагаю, чтобы избавиться от мужа-мусульманина. Однако он сказал: «Мне всё равно, она мать моих двоих детей, и неважно, мусульманка она или христианка, она моя жена, и я не разведусь с ней, но буду отправлять её в церковь так часто, как она захочет». После этого священники, конечно, прекратили спор, к большому облегчению шейха Юсуфа, в доме которого она поселилась после ухода из церкви и который боялся, что его втянут в спор.

Мой новый маленький мальчик Дарфур очень забавный и очень умный. Я надеюсь, что из него выйдет толк, он, кажется, хорошо воспитан, хотя и довольно ленив. Мабрук поссорился с мальчиком из соседнего квартала из-за птицы, и оба мальчика убежали. Арабский мальчик, я полагаю, до сих пор не вернулся, но Мабрука вернули силой, он был вне себя от ярости, а его одежда была «порвана» в буквальном смысле. Он регулярно «срывался с цепи». Шейх Юсуф отчитал его за дерзость перед жителями квартала, и я закончил словами: «О сын мой! Куда ты хочешь пойти? Я не могу позволить тебе бродить по улицам, как нищему, в рваной одежде и без денег, чтобы тебя схватила полиция и отдала в армию. Но скажи, куда ты хочешь пойти, и мы обсудим это с осторожностью». Он сразу же понял, что не хочет никуда идти, и сказал: «Я раскаиваюсь; я всего лишь бык, принеси палку, ударь меня и отпусти, чтобы я мог закончить готовить обед для Ситта». Я отменил избиение, пригрозив, что если он снова будет задирать соседей, то получит от полиции, а не от Омара, у которого очень слабая рука. Через полчаса он был весел как никогда. Это было любопытное проявление негритянского темперамента, и всё из-за ничего. Стоя передо мной, он выглядел величественно и трагично и клялся, что хочет только выбежать на улицу и умереть, вот и всё.

Хотел бы я, чтобы вы услышали (и поняли) мои вечера при лунном свете с шейхом Юсуфом и шейхом Абдуррахманом. Как мы с Абдуррахманом спорили, а Юсуф смеялся и подстрекал нас. Абдуррахман был разгневан тем, что я не верю в медицину в целом и в частности, и сказал, что я говорю как неверующий, ведь разве Бог не сказал: «Я создал лекарство от каждой болезни»? Я сказал: «Да, но Он не говорит, что сказал врачам, в чём дело; а я тем временем говорю: «Хекмет Аллах» (Бог исцелит), что нельзя назвать неверием». Затем мы заговорили об алхимии, астрологии, магии и прочем; и Юсуф досаждал своему другу, рассказывая серьёзные, но явно абсурдные истории. Абдуррахман намекнул, что он смеётся над Эль-Ильм эль-Муслимин (наукой мусульман), но Юсуф сказал: «Что такое Ильм эль-Муслимин?» Бог открыл религию через Своих пророков, и мы не можем узнать ничего нового в этом вопросе; но все остальные знания Он оставил на усмотрение людей, и пророк Мухаммед сказал: «Все знания от Бога, даже знания идолопоклонников». Почему же тогда мы, мусульмане, должны закрывать глаза на свет и вечно оставаться детьми? Знания франков так же законны, как и любые другие. Абдуррахман был слишком разумным человеком, чтобы спорить с этим, но это его раздражало.

Я устал рассказывать обо всех притеснениях наших бедных людей, о том, как в Пасхальный понедельник триста десять человек были уведены с собой вместе с хлебом и инструментами, как через четыре дня их всех отправили обратно из Кене, потому что на них не было никаких распоряжений, и заставили заплатить за аренду лодки. Затем, через пять дней, их снова отправили за ними. Тем временем урожай был собран зелёным, и пшеница лежит необмолоченной, чтобы её поели птицы и крысы, а хлеб для людей был потрачен впустую и испорчен при погрузке и разгрузке лодок. Я вынужден отправлять верблюдов за двадцать миль за углём, потому что Абабде больше не везёт его на рынок, налог слишком велик. Масло тоже приходится покупать тайно, на рынок его не привозят. Когда я вспоминаю прекрасный цветущий пейзаж, который я впервые увидел из своего окна, кишащий животными и людьми, и смотрю на унылую пустошь сейчас, я чувствую, что «нога турка» действительно тяжела. Там,