Возможно, я поторопился? Может, Надя действительно моя сестра? Скорее всего, я знаю слишком мало, чтобы связать все воедино. Черт. Опять поторопился и поспешил с ответом.

Ноги затекли от долгого стояния на одном месте. Я двинулся вглубь леса. Мне нужно выбраться отсюда. Как можно скорее. Долг никуда не делся. Надя и я умрем через год, если я не вернусь. Нельзя сидеть и ждать чуда.

Хотя на него я только и надеялся.

☽☽☽

Я лежала на жесткой кровати из сена и притворялась больной. Мама и папа проснулись с криками петухов. Утро началось с нравоучений, но я сказала, что плохо себя чувствую и что у меня нет сил. Матушка сразу отстала, отец же отстегал меня сквозь простыню, но я не дрогнула. Держалась за свою «хандру» до последнего, и он сдался.

Ирод… Спина и ноги адски болели. Я тихо всхлипывала, слезы собирались на подушке, под моим носом. Останутся синяки. Поболят недельку и пройдут. Как всегда.

Прождав долгие минуты, я скинула с себя простыню, надела сарафан и небрежно расчесала непослушные русые волосы гребешком, который хранила вблизи кровати. Тремя прыжками допрыгнула до двери. Та держалась на петлях из последних сил. Она повидала многое. Как рассказывал дедушка: в давние времена за ней прятались мои далекие предки, а эта избушка служила им «крепостью», защищала от опасностей извне. Мне нравилось считать расстояния в прыжках. Если встать посередине избы, то до двери как раз хватит почти двух прыжков. До моей и родительской кровати — столько же. Четыре прыжка, и я окажусь перед высокой печкой. С затопки минула ночь, но запах гари беспокоил ноздри до сих пор. Четыре прыжка к другой стене, и меня встретит обеденный стол. В такой крохотной избушке ютилось три человека: я, матушка и отец. Раньше с нами жили бабушка и дедушка, но одна испустила дух еще до моего рождения, а второй почил совсем недавно. Два дня тому назад.

По сей причине я и «хандрила» от барщины. На лживую улыбку не хватало никаких сил, и в сердце жила вера: дай мне повод, разозлю хозяев по глупости.

Вечером мне влетит из-за моей лености, но отец бил меня и без причины. В выходной, когда запрещено работать даже в своем поле, он обычно напивался с друзьями, возвращался домой с прутиком и хлестал меня по спине, приговаривая за пятнышки на одежде, да за непослушные волосы. Доставалось и матушке. Она покорно сносила все невзгоды и благодарила отца за милость.

От ее раболепства меня тянуло опустошить желудок прям перед ними двумя. Хотелось посмотреть, что скажет она и что сделает он. Хотя и так понятно.

Я прильнула к двери и вслушалась к приглушенным разговорам. Голоса отличались от отца и матушки. Значит, говорили соседи. Мне не терпелось вырваться наружу, но я усмиряла себя. Нельзя. Он ждет за дверью. Приготовил прутик или ремень и ожидает, пока я выйду. Отец не раз ловил меня на лжи. Я прибегала к «хандре» всякий раз, как не хотела прислуживать хозяевам. И в один день отец подгадал и застал меня на выходе из избы. Он повалил меня на землю, отхлестал со всей силы, а после потащил в поместье Вороновых, несмотря на мои слезы и мольбы. С тех пор он медлит перед уходом, верит, что поймает.

Я простояла у двери немерено времени. Чутка приоткрыла и высунула голову. Никого. Даже соседи убрались восвояси.

Вдохнув свежего воздуха, выскользнула наружу, закрыла за собой дверь и обошла избушку. Мы жили на границе с лесом. Домишко наполовину утопал в плотно натыканных деревьях, а второй половиной выходил на бескрайние поля. На них из земли вырастали другие избушки и землянки. Между ними тянулись тропинки. Дальше, примерно в часе ходьбы, у пруда стояло поместье хозяев — Вороновых. Оно высилось над приземистыми домишками и, казалось, соперничало с деревьями в высоте. Трехэтажное, кирпичное с белыми колоннами и треугольной крышей. По словам дедушки, он вместе с друзьями строил его. Закладывал кирпичик за кирпичиком годами.

Я свернула в сторону леса. Из него раздавалось отчаянное чириканье, и я последовала за ним, как за путеводной звездой.

Чириканье вывело меня к птенцу. Он валялся на влажной земле — вчера прошел дождь. Едва увидела его и не наступила. Густые кроны стелились над моей головой, закрывали от безжалостного солнца. В лесу царил полумрак. Сюда не пробивались лучи солнца, потому влага держалась дольше. Но если небо закрыто листьями, как тогда капли проскользнули между них? Вопрос без ответа. Дедушка рассказывал былины о неведомых зверях из леса, о духах, что прятались от человечьих глаз, о чудищах в темных переплетениях корней. Лес всегда казался мне иным миром. Далеким, но таким близким нашему.

Я подобрала птенца, приговаривая:

— Жалкая птица. Что ж ты попалась на моем пути?

Я спешила на встречу. А птенец отвлекал меня.

Нашла взглядом гнездо на ветке надо мной. Забралась на дерево — знала бы о напасти, не надела бы сарафан — и забросила птенца обратно в дом из веток, мха и серой шерсти. Спрыгнула вниз и отряхнулась. На одежде остались темные пятна от влажной коры, местами ткань облепила грязь. В волосах нашлось несколько листьев и маленьких веток. Почистили себя, насколько возможно, двинулась дальше.

Когда на глаза попалось светлое пятно в полумраке, присела в кустах. Я вышла на небольшую поляну. Здесь марш вековых деревьев останавливался и обходил это место по кругу. На травяном островке боялись всходить кустарники, даже ветки и листья опадали на границе, но никогда не пересекали ее.

Я нашла его два года. Рассказала о находке дедушке и предложила построить там избушку для уединения от назойливого отца. Я бы приходила сюда в тяжелые дни, проводила бы ночи вдали от родителей, вдали от постоянных нравоучений, вдали от остального мира. Дедушка считал, что лесные обитатели мне ближе, нежели родные люди. И я не спорила.

Но мое место для уединения занял другой человек.

С другой стороны вышел парень в синем пиджаке, рубашке и темных брюках. Его короткие волосы горели медью на свету, а только-только проступающая борода на щеках и шее смотрелась до нельзя смешно.

Парня звали Евгений Воронов. Он был старшим сыном и