Шрифт:
Закладка:
Во сне Джон ворочался, вздрагивал – так сильно, что будил меня и не давал заснуть. Когда мое терпение лопалось, я трясла его. «Тебе снится что-то плохое», – говорила я. «Мне никогда ничего не снится», – отвечал он и тут же засыпал снова. И в скором времени опять начинал дрожать и дергаться. Дошло до того, что я заскучала по Марку. Он-то, по крайней мере, спал как убитый.
Ну хватит об этом. Картину вы получили. На чувственную идиллию она не похожа. Куда там. Что еще? О чем еще вы хотите узнать?
Позвольте задать вам такой вопрос. Вы еврейка, а Джон евреем не был. Возникали у вас в связи с этим какие-нибудь разногласия?
Разногласия? С какой стати? Да и в чем они могли состоять? В конце концов, замуж я за Джона не собиралась. Нет, в этом отношении мы с ним прекраснейшим образом ладили. Если ему и трудно было с кем-то поладить, так это с северянами, в особенности с англичанами. Англичане подавляют его хорошими манерами, говорил он, благовоспитанной сдержанностью. Он предпочитал людей, в большей степени готовых раскрываться перед другими; с ними он и сам иногда набирался храбрости и немного раскрывался в ответ. Еще какие-нибудь вопросы, прежде чем я продолжу?
Нет.
Как-то утром (я забегаю вперед, но мне хотелось бы с этим покончить) ко мне пришел Джон.
– Я на минутку, – сказал он, – просто подумал, что тебе это будет интересно.
В руке он держал книгу. На обложке значилось: Дж. М. Кутзее. «Сумеречная земля».
Меня это совершенно ошарашило.
– Это ты написал? – спросила я.
О том, что он пишет, я знала; но ведь пишут многие; я и понятия не имела, что у него это настолько серьезно.
– Я принес ее тебе. Сигнальный экземпляр. Получил вчера по почте две штуки.
Я полистала книгу. Кто-то жалуется на жену. Кто-то куда-то едет в запряженном волами фургоне.
– Так это что? Роман?
– Вроде того.
Вроде того.
– Спасибо, – сказала я. – Непременно прочитаю. Ты за нее много получишь? Сможешь бросить уроки?
Ему это показалось страшно смешным. Он был в веселом настроении – из-за книги. Я его нечасто таким видела.
– Вот уж не знала, что твой отец – историк, – заметила я при нашей следующей встрече. Я имела в виду предисловие к книге, в котором автор, писатель, мой собеседник, сообщал что его отец – маленький человечек, уходящий каждое утро из дома, чтобы исполнять должность бухгалтера, – был также историком, помногу работал в архивах и наткнулся в одном из них на старинные документы.
– Ты о предисловии? – ответил он. – Нет, это я выдумал.
– А что скажет об этом твой отец? – спросила я. – О том, что ты приписал ему то, чего не было, превратил его в персонажа книги?
Джон замялся. Ему не хотелось говорить мне то, что я узнала потом: отец его «Сумеречной земли» и в глаза не видел.
– А Якобус Кутзее? – продолжала я. – Этого твоего почтенного предка ты тоже выдумал?
– Нет, Якобус Кутзее действительно жил на свете, – ответил он. – По крайней мере, существует самый настоящий письменный документ, названный записью устных показаний, которые дал под присягой человек по имени Якобус Кутзее. Внизу документа стоит крестик, поставленный, по свидетельству писца, самим не знавшим грамоты Якобусом. В этом смысле я его не придумал.
– Для неграмотного человека твой Якобус, по-моему, чересчур образован. Я заметила, он в одном месте даже Ницше цитирует.
– Ну, они были удивительными людьми, переселенцы восемнадцатого столетия. От них можно было ожидать чего угодно.
Не могу сказать, что «Сумеречная земля» мне понравилась. Я знаю, это выглядит старомодным, но я предпочитаю книги, в которых есть герои и героини, персонажи, достойные восхищения. Романов я никогда не писала, на сей счет у меня никаких амбиций не имелось, однако подозреваю, что дурных персонажей – низких, ничтожных – придумывать легче, чем хороших. Таково мое мнение, чего бы оно ни стоило.
А Кутзее вы об этом когда-нибудь говорили?
О том, что он, по-моему, выбрал путь полегче? Нет. Я просто была удивлена, что в этом моем перемежающемся любовнике, мастеровом-любителе и школьном учителе на неполной ставке, крылось нечто, позволившее ему написать книгу – и не маленькую, – более того, найти для нее издателя, пусть даже и в Йоханнесбурге. Удивлена, рада за него и даже немного горда. Глядишь, он еще и прославится. Многие из тех, кого я знала в студенческие годы, собирались стать писателями, однако ни один из них книги так и не издал.
Я раньше не спрашивал: что вы изучали в университете? Психологию?
Нет, что вы. Немецкую литературу. Готовясь к роли домохозяйки и матери, я читала Новалиса и Готфрида Бенна. Я защитила диплом по литературе, а затем в течение двух десятилетий, пока Кристина не выросла и не покинула дом, жила – как бы это поточнее сказать? – пребывала в умственной спячке. Ну а потом снова пошла учиться. Уже в Монреале. Начала с нуля, с основ фундаментальных наук, потом занялась медициной, потом выучилась на психиатра. Дорога получилась длинная.
Как по-вашему, если бы вы еще в университете занимались психологией, а не литературой, ваши отношения с Кутзее были бы иными?
Вот так вопрос! Ответ отрицательный. Если бы я изучала психологию в Южной Африке шестидесятых, то увязла бы в неврологических процессах крыс и осьминогов, а Джон ни крысой, ни осьминогом не был.
А на какое животное он походил?
Странные, однако, вопросы вы задаете! Он ни на какое животное не походил, и по причине вполне конкретной: его умственные способности, в особенности те, что заведуют внечувственными образами, были переразвиты, причем за счет животного начала. Он был Homo sapiens, а то и Homo sapiens sapiens.
Что и возвращает меня к «Сумеречной земле». Я не сказала бы, что «Сумеречная земля» как литературное произведение лишена страстности, однако что это за страстность, остается неясным. И вижу в ней книгу о жестокости, о проявлениях жестокости, связанных с разными формами завоевания территории. Но что является истинным источником этой жестокости? На мой взгляд, источник находится внутри автора. И лучшее истолкование, какое я могу дать этой книге, таково: ее сочинение было попыткой самолечения, сеансом психотерапии. Что проливает определенный свет на время, проведенное нами друг с другом, на наше
