просто напомнить вам, что как раз на их фоне мои приходившиеся на будние дни отношения с Джоном себя и исчерпали. Если Джон оказался более чем слегка заинтригованным и даже увлекся мной, так это потому, что он встретил женщину, пребывавшую в расцвете ее женских сил, жившую бурной половой жизнью, которая к нему, строго говоря, отношение имела самое малое.

Мистер Винсент, я прекрасно понимаю, что вас интересует Джон, а не я. Однако единственная связанная с Джоном история, какую я могу рассказать, – или единственная, какую я рассказать готова, – это именно она и есть, история моей жизни и его участия в ней, что, разумеется, полностью отлично от истории его жизни и моего участия в ней – там материя совершенно иная. Моя история, история моей жизни, началась за годы до того, как Джон появился на сцене, и продолжалась еще годы и годы после того, как он с нее сошел. И на том ее отрезке, о котором я вам сегодня рассказываю, главными действующими лицами были Марк и я, а Джон и та дамочка из Дурбана исполняли роли второстепенные. И стало быть, вам придется выбирать. Вы либо принимаете то, что я предлагаю, либо отказываетесь от вашей затеи. Ну так что, закончить мне мое выступление или продолжить рассказ?

Продолжайте.

Вы уверены? Потому что я хочу подчеркнуть и еще кое-что. А именно. Вы совершаете большую ошибку, если думаете, что разница между двумя историями – той, которую вам хочется услышать, и той, которую вы получаете, – это не более чем вопрос перспективы, что, хотя, на мой взгляд, история Джона может быть лишь одним из многих эпизодов, образующих повесть о моей супружеской жизни, тем не менее, если ее быстренько повернуть другим боком, быстро изменить перспективу, а после по-умному все отредактировать, у вас получится история Джона и одной из прошедших через его жизнь женщин. Не так. Совсем не так. Предупреждаю вас самым серьезным образом: если, уехав отсюда, вы начнете перекраивать текст, он просто обратится в пепел. Я действительно была главным действующим лицом. А Джон действительно был второстепенным. Мне будет жаль, если вы решите, что я читаю вам наставления насчет вашего ремесла, однако в конечном счете вы скажете мне спасибо. Понимаете?

Я слушаю вас. Это не значит, что я во всем с вами согласен, но я слушаю.

Ну ладно, только не жалуйтесь потом, что я вас не предупредила.

Как я уже говорила, для меня то были великие дни – второй медовый месяц, оказавшийся слаще первого, да и протянувшийся дольше. Почему бы еще я так хорошо их запомнила? «На самом деле я прихожу к себе настоящей! – думала я. – К тому, чем способна быть женщина; к тому, что она способна делать!»

Я вас не шокирую? Скорее всего, нет. Вы принадлежите к поколению, которое ничем не проймешь. Вот мою мать то, в чем я вам признаюсь, шокировало бы – доживи она до возможности это услышать. Матери и в голову никогда не пришло бы разговаривать с незнакомым человеком так, как я разговариваю с вами.

Марк, несколько раз летавший в Сингапур, привез оттуда раннюю модель видеокамеры. И однажды установил ее в спальне, чтобы заснять наши любовные забавы. «Для истории, – сказал он. – И для возбуждения». Я не возражала. Хочет – пусть снимает. Наверное, запись и сейчас у него, может даже, он смотрит ее, когда начинает тосковать по прежним дням. А может, она лежит, позабытая, в ящике на чердаке и обнаружат ее лишь после его смерти. Чего только мы после себя не оставляем! Представьте, как у его внуков глаза полезут на лоб, когда они увидят на пленке молодого дедушку – развлекается в постели с женой-иностранкой…

Ваш муж…

Мы с Марком развелись в восемьдесят восьмом. Он женился снова – так сказать, на отскоке. Я мою преемницу ни разу не видела. Они, по-моему, на Багамах живут – или на Бермудах.

Может, передохнем? Услышали вы уже многое, да и день получился долгий.

Но ведь это, разумеется, еще не конец истории?

Напротив, это он самый и есть. По крайней мере, конец той ее части, которая имеет значение.

Однако вы и Кутзее продолжали встречаться. Несколько лет переписывались. Так что даже если, с вашей точки зрения, на этом история заканчивается – виноват, даже если на этом заканчивается та часть истории, что важна для вас, – у нее все-таки остается еще длинный шлейф логических последствий. О нем вы мне какое-нибудь представление дать можете?

Шлейф был коротким, не длинным. Я расскажу вам о нем, но не сегодня. У меня еще остались кое-какие дела. Приходите на следующей неделе. О дате вам лучше договориться с моей секретаршей.

На следующей неделе меня здесь уже не будет. А завтра мы поговорить не могли бы?

О завтра и речи быть не может. В четверг. В четверг у меня будет полчаса после приема последней больной.

* * *

Хорошо, стало быть, шлейф. С чего бы мне начать? Ладно, начну с отца Джона. Однажды утром, спустя недолгое время после того кошмарного барбекю, я ехала по Токаи-роуд и увидела мужчину, одиноко стоявшего на автобусной остановке. Это был Кутзее-старший. Я спешила, однако просто проехать мимо было бы слишком большой грубостью, поэтому я остановилась и предложила подвезти его.

Он спросил, как поживает Крисси. Скучает по отцу, ответила я, его давно уже не было дома. Потом я спросила о Джоне, о его бетонных работах. Старик ответил нечто невнятное.

На самом деле настроение у нас обоих было для разговора неподходящее, но я заставляла себя продолжать. Скажите, спросила я, если вы не против такого вопроса, давно ли скончалась ваша жена? Он ответил. О своей жизни с женой, о том, был ли он счастлив или не был, скучает ли по ней, он ничего говорить не стал.

– Джон – единственный ваш ребенок? – спросила я.

– Нет-нет, у него есть брат, младший. – Похоже, моя неосведомленность его удивила.

– Странно, – сказала я, – у Джона просто на лице написано, что он единственный ребенок в семье.

Замечание мое было задумано как критическое. Я хотела сказать, что Джон очень занят собой и на окружающих большого внимания не обращает.

Он промолчал – не спросил, например, что, собственно, бывает обычно написано на лице единственного, и только единственного, ребенка.

Я спросила, где теперь его второй сын. В